Грегг Гервиц - Обвинение в убийстве

Роберт поднял свое безалкогольное пиво, и три бутылки торжественно звякнули.

– Светящееся дерево – это хорошо, но не решает дела, – заявил он. – Я тебе скажу, что такое хороший памятник. Когда на каждой ветке висит виновный, но так и не осужденный урод. Вот какой памятник мы должны поставить этим жертвам.

– И полить дерево кровью возмездия, – сказал Митчелл.

Он и его брат рассмеялись над дешевой поэтичностью этой фразы.

Близнецы, стоящие по обе стороны от Тима, вызывали у него приступ клаустрофобии не только из-за того, что были слишком большими и стояли чересчур близко; его дезориентировало их сходство. Митчелл сел прямо на грязь. Роберт и Тим последовали его примеру.

– Тяжело видеть, как скоты правят бал: ни укоров совести, ни сомнений, ни…

– Ответственности, – подхватил Митчелл.

– Да. Когда погибла сестра, я решил, что больше ни под кого не лягу, и вот теперь я стою, хотя и не за то, за что стоял раньше. Я для себя принял решение, и оно правильное. И знаете, что? Я ни секунды не буду мучиться из-за ублюдков, которых мы казним. Ни секунды, мать их. Парни вроде нас должны оставаться твердыми. Не поддаваться сучкам вроде Аненберг. – Роберт закинул голову назад и выпустил в небо струю дыма. Его куртка на локтях была покрыта пятнышками грязи. – Я теперь лучше понимаю, что нужно делать. Как будто мы застряли в этом… этом…

– …лабиринте, и мы будем в полном дерьме, если выберемся, или нас утопят в дерьме, если не выберемся.

– Говорят, что худшие циники – это разочаровавшиеся идеалисты, – сказал Тим.

Митчелл допил свое пиво и открыл еще одну бутылку:

– Ты думаешь, что мы циники?

– Я не знаю, кто вы.

Поднялся ветер, подхватывая россыпи красной пыли с земли, и леса застонали.

– Мы дождаться не могли, когда это начнется, – сказал Роберт. – Ожидание убивает. Ты узнаешь, что твою сестренку зверски убили, а потом…

– …увязаешь…

– …в никчемности и бездеятельности. Ждешь расследования, ждешь результатов экспертизы, ждешь первого судебного заседания, все ждешь и ждешь, – Роберт покачал головой.

– А теперь, – сказал Митчелл, – нам не надо больше ждать.

Тим молчал, размышляя над всем этим.

– Позволь нам в следующий раз сделать больше, – сказал Митчелл. – Мы справимся. Мы оправдаем твое доверие.

Тим подумал, что тактика запугивания с помощью телефонного справочника не возымела действия, поэтому они перешли к плану «Б»: пытаются снискать его расположение. Он ответил:

– Посмотрим.

– Мы тоже хотим участвовать в казни. Ты не можешь нам в этом отказать. Мы не позволим нам в этом отказывать. – Роберт смотрел Тиму в глаза. – Мы можем помочь тебе с делом Кинделла. Мы с Митчем можем навестить его до того, как проголосуем. Пересчитать ему ребра, сломать руки, отбить яйца. Мы выбьем из него любые ответы, какие захочешь.

– Мы должны вести себя с точностью до наоборот, – в голосе Тима зазвучал гнев. – Это не операция под девизом «Сделаем любой ценой». Казнь не должна быть поспешным и беззаконным актом. Да вы вообще не понимаете, в чем суть дела. И вы еще удивляетесь, что я не хочу допускать вас к операции.

К удивлению Тима, ни один из братьев на него не разозлился. Роберт ковырял землю палочкой:

– Ты прав. Просто случай с твоей маленькой дочкой, случай с Вирджинией… – его лицо исказила полуусмешка-полугримаса, – выбил нас из колеи. Это разбило мне сердце.

Слова Роберта были абсолютно искренними – в них не было и тени напора, который Тим ощущал до сих пор. Это сочувствие так сильно его поразило, что гнев тут же исчез, оставив только горе.

Лицо Роберта было каменным – то ли от гнева, то ли от затянувшегося, как рана, горя.

– Я видел ее фотографию по телевизору – ту, где она в костюме тыквы, который был ей слишком велик и все время спадал.

– Хэллоуин-2001. – Тим говорил так тихо, что его слова едва можно было различить. – Моя жена хотела сшить костюм сама, но у нее с этим плохо.

– Она была потрясающим ребенком, – сказал Роберт с почти агрессивной убежденностью.

Тим вдруг понял, что братья не просто оправдывали свое желание убивать, но что они восприняли дело Джинни как личное несчастье – так же, как воспринимали все дела Комитета. Тим не мог отрицать, что чувствовал к ним некую благодарность. Он наконец понял Дюмона, который говорил о них с ноткой симпатии. Они скорбели как животные, которым причинили боль. Может быть, они скорбели именно так, как Дюмон и Тим хотели бы скорбеть сами.