– Это преувеличение, – сказал Дюмон. – Они хорошие парни. Им нужен лидер. Новый лидер.
– Это не та роль, которую я хочу играть.
– Я знаю. Поэтому я и выбрал тебя. – Дюмон тяжело и совсем не театрально вздохнул. – Никто из них не понимает, что для тебя вступление в Комитет будет жертвой, а не облегчением. Тебе придется отречься от своих ценностей и добропорядочности. Твоими противниками станут люди и организации, которые ты всегда ценил.
Он протянул руку и постучал двумя узловатыми пальцами по груди Тима:
– А хуже всего то, что ты будешь чувствовать себя лицемером. Но ты поймешь, что действовал напрямую и получил реальные результаты. Трудно быть первопроходцем, стоя на трибуне, даже если эта трибуна платиновая, серебряная или сделана из креста, на котором распяли Господа.
Тиму вдруг пришло в голову, что в уважении, которое Дюмон внушал так легко и естественно, скрывалась глубокая нравственная подоплека.
– Когда кого-то грабят, насилуют, убивают, жертвой становится общество , – продолжал Дюмон. – Общество имеет право на свою позицию. Мы представляем наше общество. Мы можем стать его голосом. То, чего ты хочешь добиться, можно попытаться сделать здесь. – Он вдруг тепло улыбнулся. – Об этом, по крайней мере, стоит подумать.
– Ты что, черт тебя возьми, совсем спятил? – Дрей облокотилась на стол, цвет ее глаз был глубоким, как у кошки, загнанной в угол.
– Не знаю. Может быть. – Тим откинулся на стуле, скрестив руки на груди.
Снаружи бушевал ветер, отчего тускло освещенная кухня казалась маленьким тихим убежищем.
– Ты поговорил об этом с Медведем?
– Конечно нет! Я ни с кем не собираюсь об этом говорить.
– Тогда почему ты говоришь это мне?
– Потому что ты моя жена.
Дрей схватила его за руку:
– Тогда послушай меня. Эти люди играют на твоем горе. Как секта. Не позволяй им решать за тебя. Принимай решения сам.
– Я именно это и делаю. Принимаю решения сам. Но я бы хотел, чтобы в этом был какой-то элемент порядка. Закона.
– Нет. Закон – это то, чему служили мы. Та гордость, с которой ты рассказывал, что значит быть судебным исполнителем, была просто заразна. Меня восхищало, что ты говорил об этом как о призвании, словно был священником. Судебные исполнители, у которых нет скрытых целей, в отличие от агентов ФБР или ЦРУ, которые следят за осуществлением закона. Которые защищают конституционные права отдельного человека. Благодаря им не закрывают клиники, где делают аборты. Провожают чернокожих первоклассников в школу в Новом Орлеане, где были отмечены случаи расовой дискриминации… Я поверить не могу, что ты, который поклялся поддерживать и защищать суды, можешь думать о таком!
– Я больше не судебный исполнитель.
– Может быть, нет, но этот Комитет… У него нет никаких сдерживающих факторов. Если тебе нужно найти какой-то выход для ярости – на Кинделла, на Джинни, на себя, – я могу это понять. Но сделай что-нибудь настоящее. Пойди застрели Кинделла. Зачем городить вокруг этого такой… огород?
– Это не огород. Это правосудие. И порядок.
На лице Дрей появилось раздражение, которого Тим научился бояться:
– Тим, не покупайся на соломенную мораль и дешевые речи. – Она закусила губу. – Значит, если информация о сообщнике не подтвердится и вы решите дело не в пользу Кинделла, ты сможешь его убить.
– Это будет справедливо. Его дело рассмотрит суд – суд, который сфокусируется только на его вине, а не на процедуре. А если мы найдем доказательства, что в деле был замешан сообщник, я всегда смогу подвести Кинделла и его сообщника под суд. Тем более что здесь нельзя применять статью о том, что за одно преступление не судят дважды, потому что Кинделл так и не дошел до суда. Дело не в том, чтобы его убить, а в том, чтобы разобраться в убийстве Джинни.
– И откуда же возьмутся доказательства?
– У меня будет доступ к отчетам государственного защитника и окружного прокурора. А Кинделл, скорее всего, поделился со своим защитником тем, что произошло той ночью.
– Почему просто не пойти к самому государственному защитнику?
– Государственный защитник никогда не выдаст мне конфиденциальную информацию. А Рейнер может по внутренним каналам достать эти документы.
– Я уже немножко прощупала дело. Анонимный звонок в день смерти Джинни принял Пике – судебный исполнитель, дежуривший в тот вечер. И он сказал, что у звонившего был взволнованный и даже расстроенный голос. Он готов поклясться, что это не был сообщник или кто-нибудь, кто мог быть в этом замешан. Это всего лишь его догадка, но Пике смышленый парень.
Читать дальше