Макс Кранихфельд - Место действия - Южный Ливан

— Да-да, уважаемый, меня просто не так поняли… Я вовсе не хотел кого-нибудь оскорбить.

— Видишь, Зуфар, он уже раскаивается. Убери пистолет.

— Как прикажешь, Муммит, — равнодушно процедил негр, усиленно двигая нижней челюстью.

Ага, значит старшего зовут Муммит, прозвище, конечно. Но прозвище достаточно красноречивое, само за себя говорящее. По-арабски аль-Муммит означает — умертвляющий. Ну-ну…

Пистолет исчез так же неуловимо быстро, как и появился, Зуфару нельзя было отказать в проворстве и сноровке при обращении с оружием. Интересно потом будет потягаться. Шварцман криво улыбнулся и медленно опустил руки, разворачиваясь к сидящим за столом. Краем глаза успел уловить жест одного из боевиков, прячущего что-то за пазуху. Видимо тоже держал его на прицеле. Хорош бы он был, если бы не удержался и попытался заломать негра! С пулей в позвоночнике особо не повоюешь!

— Подойди ближе, садись с нами за стол. Будем говорить, — желтые ястребиные глаза старика смотрят внимательно, пытаются проникнуть в самую душу, прочитать спрятанные в глубине потаенные мысли.

Один из боевиков чуть подвинулся к стене, освобождая самый край грубой лавки, и Шварцман осторожно присел на нее, опасливо косясь в сторону предводителя бандитов. Тот вроде бы остался удовлетворен осмотром и даже как-то помягчел на вид.

— Я, и мои братья ведем священную борьбу за свободу палестинского народа, за возвращение принадлежащих ему земель, — начал он нараспев. — Борьба эта тяжела, требует больших жертв от каждого палестинца. Каждый, должен внести в нее свой посильный вклад, лишь тогда мы сможем изгнать нечестивцев из священного города и воссоединиться с нашими соотечественниками, отрезанными от нас чужой территорией. Лишь тогда для гонимого всеми народа настанет лучшая жизнь.

«Ага, пошли проповеди о священной войне, значит, сейчас будет давить на национальное самосознание, пытаясь получить оружие даром, — сообразил Шварцман. — Что ж послушаем, время есть…» Старик действительно разорялся еще минут десять, расписывая обязанности каждого истинного мусульманина, перед лицом ведущегося здесь газавата. Шварцман, демонстрируя предельное внимание и сочувствие, разве что в рот ему не заглядывал, слушал внимательно, в подходящих местах кивал и поддакивал, выказывая полнейшее согласие с генеральной линией повествования. Убедившись окончательно, что студент полностью разделяет его мнение и готов всячески содействовать борьбе за свободу, Муммит, наконец, перешел к делу.

— Люди говорят, что ты и твои друзья привезли с собой оружие…

Шварцман никак не прореагировал на сказанное, не согласился, но и не опроверг, продолжая преданно таращиться в ястребиные глаза старика. Тот усмехнулся про себя, и нервно постучав пальцами по столешнице, произнес с нажимом:

— Люди говорят, что оружие это — автоматы Калашникова, от пуль которых не спасают даже израильские бронежилеты. Решительные люди с таким оружием, могли бы принести много пользы. Плохо, когда оружие лежит без дела.

Шварцман вновь промолчал.

— Еще хуже, — с нажимом выговорил старик. — Когда люди, сами не желающие рисковать, не хотят поделиться все равно не нужным им оружием с теми, кто готов бороться за свободу с врагом. Такие люди сами становятся врагами.

— Вот как? — голос Шварцмана так и сочился ядовитым сарказмом. — Значит, люди сказали тебе, что мы привезли с собой автоматы?

Муммит подтверждающе кивнул, еще сильнее сощурив и без того узкие глаза. Не ожидал он от насмерть перепуганного студента таких речей, не ожидал. Теперь он силился понять, где же прокололся, что важное, дающее собеседнику возможность так с ним говорить, упустил из виду.

— Раз люди все так хорошо знают, наверное, они сказали и то, что каждый автомат будет стоить тебе двести долларов, так?

— Ты сам, палестинец, и хочешь нажиться на нашей общей борьбе? — голос старика приобрел опасную остроту бритвы.

— Каждый должен на что-то жить сам и кормить своих детей, — примирительно развел руками Шварцман. — Ты же не требуешь, чтобы каждый крестьянин даром отдавал тебе то, что вырастил на своем поле, только потому, что ты сражаешься с нашим общим врагом. Нет, когда ты голоден, ты идешь и покупаешь себе лепешку за деньги, платя пекарю за его труд. Так почему ты решил, что я должен отдать тебе свою «лепешку» бесплатно?

— Ты зря теряешь с ним время, Муммит, — поднял голову сидящий у стены боевик.

Только теперь, когда он развернулся к нему, Шварцман заметил следы страшных ожогов на лбу и подбородке террориста, а вся левая половина его лица, вообще была закрыта кожаной полумаской, без отверстия для глаза. Вид боевик имел в результате весьма устрашающий. Единственный глаз, выпученный, почти вылезший из глазницы, горел мрачным огнем. «Похоже, парень, доигрался с самодельной взрывчаткой, — решил про себя Шварцман. — Уж больно характерный ожог. Послушаем, однако, что скажет».