Александр Гаррос - [Голово]ломка

— Cool! — она звучно припечатала стакан к столешнице. — Кажется, Новый год я встречу в этом fuckin' снэкбаре… Что ты за гадость куришь? — Смилла сварливо отогнала ладонью дым от лица. Вадим галантно затушил «кэптенблечину» в блюдце.

— Слушай, — хлюпнул он горячим айришкаффе. — Каким макаром тебя вообще сюда занесло?

— Fuckin' promotion. Fuckin' tour. Fuckin' Europe, — на Вадима она не смотрела. — Fuckin' Russia. Fuckin' Cohen, — последнее было сказано с особенной ненавистью, и Вадим предположил, что подразумевается мистер запарыш. — Fuckin' party. How d'you say in russian? Уломал, да? — Вадим кивнул. — Я не хотела. Он уломал. Реклама, нужные люди. Fuckin' bizz, — она подтянула к себе «ньютон», начала совать пальцем в экран. — Fuckin' Михалков — кто это? Клуб «Обломов». Fuckin'. Новый год по-русски, fuckin' caviar. I fuck this родина предков! Fuckin' погода, — пояснила она, отрываясь от экранчика. — В Шереметьево метель. Эта задница Коэн боится садиться, cocksuccer. Сели в первом попавшемся порту. И вот — пожалуйста, — она развела руками, будто презентуя кому-то неутешительный факинг снэкбар. — Новый год по-русски. Они помолчали.

— И вообще, — не добившись ничего от «ньютона», Смилла отпихнула блокнот к краю. — Теперь весь график fails.

— График?

— Первого Москва. Второго Лондон, — Смилла перечисляла с нарочитой монотонностью персонального органайзера. — Интервью. Би-би-си. Четвертого Лос-Анджелес. Переговоры с продюсером. Бонусы к контракту. Двенадцатого Сидней. Андрэ там играет.

— Андрэ?

— Мой boyfriend, — судя по тону, бойфренда Андрэ нежная Смилла с удовольствием утопила бы в параше. — Теннис. Пятая ракетка. После двадцать пятого съемки. И мне еще надо освоить кунфу — Коэн нанял какого-то китайца… мистер Лю? мистер Ши?… У него десятый дан, — добавила она, заметив, что Вадим ухмыляется.

— Ну и нафига тебе все это? — Вадим, наклонив чашку, полюбовался золотым песком гущи.

— Что — это?

— Вся эта псевдожизнь… (Смилла посмотрела непонимающе.)… Bullshit. Бня. Тебе что, бабок не хватает? Чего ты маешься этим дерьмом? Мотаешься по всему миру как сраный веник. В фильмах играешь идиотских. Козлы какие-то покоя не дают. Тебе что это — нравится?

— Это моя работа, — непонимание во взгляде перешло в иную качественную категорию: она никак не могла определиться с линией поведения.

— Херово тебе, — пожал плечами Вадим.

— Мне херово?… — суперстарлетку все-таки проняло: темные брови уползли вверх (а глаза у нее действительно — почти ирреальные…). — Это ТЫ МНЕ будешь говорить, что мне херово?!

— Конечно я, — спокойно подтвердил Вадим. — Мне зашибись. Я чего хочу, то и делаю. А ты, по-моему, вообще не знаешь, чего хочешь. Занимаешься полной ерундой, никому не нужной — кроме тех денег, которые за твой счет воспроизводятся. Я бы с тобой не поменялся.

Смилла Павович даже не нашлась, что ответить.

— Ладно, дело твое, — Вадим посмотрел на часы: пора было встречать Ладу. — Мне вообще-то по барабану, — он встал. — Бывай. Хэппи нью йер.

Ну вот и все. Прощай, оружие. Вадим заперся на защелку. Осторожно снял с бачка фаянсовую крышку, осторожно пристроил на край унитаза. Повертел в руках последнюю, невостребованную, волыну — никелированную, киногеничную. Все. Теперь уже действительно — все. «Дипбагаж» — два нехилых и нелегких места (как только Лада их одна ворочала? — впрочем, ТАКАЯ ноша не тянет), — минуя всякие рентгены, отправился в багажный отсек. Кроме лунинского наследства они вообще ничего с собой не взяли. Посадка объявлена. Лада ждет у турникетов. Он положил пистолет в воду. Пристроил крышку бачка на место. Рейс на Сингапур. Вылет — в 23.10. Две пересадки. В Сингапуре пересядем на Сидней. И оттуда уже — по прямой. И привет Гогену. Он щелкнул запором, вышел, автоматически посторонился, пропуская какого-то торопливого мужика, которому, видать, приспичило именно в покидаемую Вадимом кабинку. При том, что туалет был совершенно пуст (не считая, разве, второго кента — у раковин)… Странность эту Вадим еще и не воспринял-то толком — когда проходящий вплотную мужик несильно шевельнул левым плечом, и он вдруг перестал дышать. И сейчас же мужик, коротко и точно пробивший Вадиму в «солнышко», ловко захватил его локтем за шею, впихнул обратно в кабинку. Вадима развернуло, белая, почти чистая фанерная перегородка — словно сама была створкой на петлях, запахиваемой резким толчком — крутнулась сбоку и с маху ударила в морду. Почернела враз, отскочила обратно — и косо повисла, покачиваясь, в изрядном отдалении: сортирным потолком. Потолок замывало маревом — слезы хлестали. Носоглотку залило, переполнило: все это густо-соленое, едко-теплое текло соплями на лицо, скапливалось в горле, — Вадим спазматически сглатывал, а снизу встречными спазмами поднималась тошнота. Вся голова стала резервуаром боли. Она лежала в щели между перегородкой и унитазом, затылком в мокро-холодном, щекой прижимаясь к холодному же фаянсу. В мареве возникла темная фигура — и из совсем другой точки тела пришла совсем другая боль, стократ более дикая, отменяющая вообще все, кроме себя. Ему дали по яйцам. Вадим с всхрапывающим хлюпаньем скорчился, подтягивая ноги, заваливаясь набок, сворачиваясь вокруг толчка. Бьющий добавил еще по жопе, трамбуя. Захлопнулась дверца. В пах словно воткнули и крутанули пару раз мясорубочный винт. Но фаршем стало все тело. Упираясь лбом в фаянс, Вадим выплевывал и никак не мог выплюнуть кровь. Вместе с жидкостью вышло твердое — зуб? зуб, — язык нашарил брешь в верхних передних.