Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета

После такого потока слов хозяин гостиницы глубоко вздохнул и вдруг перешел на такой решительный и серьезный тон, что я и не знал даже, смеяться над ним или пугаться.

— И вот я здесь, чтобы взять свое наследство, — проговорил он твердым голосом, помолчал несколько секунд, засунул чертежи обратно в папку, затем заткнул папку снова за пояс и забрал у Элен фонарь. Затем он жестом потребовал, чтобы я первый пролез в дыру, а за мной следом Элен и Юдифь.

Только когда на другом конце горы мусора она энергично схватила за плечо и бросила на меня сердитый и разочарованный взгляд, я понял, что упустил очередную возможность напасть на Карла, пока он с усилием неловко карабкался через завал, как и Элен, которая лезла перед ним в обуви, которая скорее мешала, чем помогала ей. Даже докторша, которая уже давно выглядела изможденной, с отсутствующим взглядом, не удержалась от глубокого разочарованного вздоха, который, должно быть, должен был дать мне понять, что она считает меня болваном, да и я сам чувствовал себя так и без ее реакции. Но как только я понял, что у меня есть шанс, я тут же его и упустил, хозяин гостиницы уже оправился и энергично скомандовал нам направляться в граничащее со следующим проходом, которого мы достигли в результате образовавшегося пролома, новое ответвление, в котором мы повернули налево.

Некоторое время, которого, однако, вполне хватило, чтобы я полностью потерял ориентацию, Карл вел нас по лабиринту ходов, который был очень похож на ту часть подвала, из которой мы надеялись найти выход до самоубийства Марии, и мне даже казалось, что мы здесь однажды уже были. Стены были оштукатурены, на них не было трещин и щелей, потолки были сводчатые. Гнилостный запах становился все слабее и слабее, и на неравномерных расстояниях нам попадались стальные двери или пустые дверные проемы. Карл не заглянул ни в одно из помещений, расположенных за этими дверями, он гнал нас, словно скотину перед собой, и я не раз подумывал, не броситься ли мне просто в темноту и не сбежать ли, но не решался. Юдифь слишком медлительна, чтобы я мог ее увлечь за собой, и я не знал, чем трактирщик будет угрожать обеим женщинам, чтобы вынудить меня вернуться. Кроме того, к этому моменту у меня уже не было ни малейшего представления о том, как мы сюда попали, и я вообще бы мог не найти дорогу назад, тем более в темноте.

Я снова отверг очередную идею. Черт, да я просто неисправимый трус. Но я мог себя уговаривать, что я без всякого сопротивления подчиняюсь Карлу только ради обеих женщин и позволяю себя гнать по коридору рядом с Юдифью только ради них.

Я плохо видел, но я чувствовал запах пыли и измельченного камня, а кроме того, чего-то едкого, чему я не мог подыскать названия — что-то чужое, химическое. Я снова вспомнил о медных трубах и о сумасшедшей идее Элен об экспериментах по спариванию. Я озабоченно глянул на Юдифь. Надо надеяться, что докторша ошиблась. То, чем здесь был наполнен воздух, было, несомненно, вредно для беременной женщины. Я поймал себя на мысли, что ребенок от Юдифи был бы как минимум некоторым утешением после всех тех страданий, которые мы пережили за эту ночь. Здоровенький мальчик. Интересно, как бы мы его назвали?

Наконец хозяин гостиницы велел нам остановиться и осветил по очереди несколько дверей, которые примыкали к невероятно хорошо сохранившемуся, выкрашенному белой краской коридору. По бокам для ориентации они были помечены аккуратными надписями готическим шрифтом: помещения слева были обозначены как комнаты № XII, XIII и XIV, а справа я увидел две стальные двери с надписями «Лаборатория № 2» и «Исследовательская коллекция № 1».

Уже не раз спрашивал я себя с очень неприятным внутренним ощущением, что же здесь внизу происходило много лет назад, какую злую игру могли здесь затеять этот безумец Клаус Зэнгер и его соратники. Я вспомнил о документах, будивших ужасные подозрения, которые были разбросаны в помещении с кроватями, и о книгах, которые мы нашли в огромном чемодане Марии. Разведение людей, жестокие эксперименты над беззащитными детьми, измерения черепа, грузовики, полные кричащих, похищенных у родителей младенцев, и светловолосые дети на одеяле…

Я услышал, как забурлило в моем желудке, и потряс головой, как будто так можно было избавиться от этих ужасных мыслей так же быстро, как они на меня набросились. Напрасно. То, что происходило здесь во время войны, было так невероятно жестоко и бесчеловечно, что для этого не хватало даже моей буйной фантазии.