Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета

Юдифь чувствовала мое напряжение и поспешно потянула меня за собой на ступени.

— Вот дерьмо! — шепнула она мне, когда мы отошли на несколько шагов. — Не хотелось бы тебе, чтобы он подох?

Не останавливаясь, я озадаченно посмотрел на нее сбоку. Она имела полное право сердиться на Карла, и даже больше меня, потому что он задел своими словами именно ее, а не меня. Но все-таки масштаб ее гнева удивил меня. Я уже заметил, что в этих мрачных застенках проявлял слабость характера и что все мы страдали от странной, пронизывающей все здесь атмосферы, идущей от каменных плит, из которых состояли эти стены. Поэтому мы были определенно агрессивнее и раздражительнее здесь, в этой заколдованной крепости, чем в своей обычной жизни. Но если и был кто-то среди нас, кто, несмотря ни на что, все это время сохранял относительный контроль над собой, по крайней мере, относительно агрессивности, то это была Юдифь. И хотя я конечно же, без сомнения, хотел бы, чтобы Карл был мертв и валялся у моих ног, мне все же было почти больно слышать это от Юдифи. Она была среди нас островком здравомыслия, она была моим полюсом покоя, и здесь ничего не мог изменить один-другой ее скандал с Элен. Она могла сильно возбуждаться, но я бы никогда не подумал, что и она была в состоянии чувствовать нечто вроде кровожадности. Но мне казалось, она всерьез говорила то, что думала. Она должна держать себя в руках, подумал я, она должна сохранить свою кротость, потому что ей не пристало задумываться о мести, смерти и убийстве — для этого у нее есть я. Я буду следить за ней, и если ей кто-то причинит вред и если это будет на том же уровне, что позволил себе этот трактирщик, я не оставлю это безнаказанным. Будет достаточно, если один из нас возьмет грех на душу, и ради нее это сделаю я.

— Почему Мария мертва, а эта толстая свинья нет? — тихо продолжала она, и я прочел в ее быстром взгляде, который она бросила через плечо, нечто вроде вызова. — Лучше бы уж он пустил себе пулю из этого револьвера!

Я бросил взгляд на Карла для того лишь, чтобы удостовериться, что он не расслышал ее слов. Но той половины секунды, за которые я смог различить только его контуры в резком луче света, вполне хватило, чтобы заключить, что слова Юдифи вполне могли бы исходить и от меня, потому что я внезапно ощутил пугающий порыв накинуться на этого отечного престарелого хиппи и сломать ему шею. Мне кажется, мне даже представилось, как я это делаю, с садистской улыбкой, искривившей рот, и удовлетворенным блеском в глазах, а когда последние ступени скрипнули под моими ногами, меня вдруг заинтересовал животрепещущий вопрос — похож ли этот хруст на хруст сломанного позвоночника.

Страшным усилием я подавил в себе это представление и овладел собой. Я стал думать о Марии, как она стояла на зубьях башни, а также о той таинственной тени, которая приближалась, чтобы схватить ее. Кто-то был там, в этом не было никакого сомнения. Я не рассмотрел его лицо, но я был совершенно уверен, что журналистка была не одна на верхней площадке этой башни. Кто же это был? Почему он пытался схватить ее и где он теперь? Я не мог этого знать, но Мария явно понимала, что происходит. Она выбрала самоубийство, только бы не попасть к нему в руки, черт возьми! Жуткая картина ее бесконечного падения на мостовую снова и снова вставала перед моими глазами, как будто я снова и снова просматривал эту сцену, отснятую все с новых и новых точек, на экране, который я видел перед собой в темноте. Была ли она жива, когда падала? Мне казалось, я даже видел выражение ее лица перед падением на мостовую. Невероятный испуг, смертельный страх, решимость умереть и одновременно облегчение, что удалось не попасться в руки этому некто, так как все, что может ожидать ее после смерти, казалось лучше того, что случилось бы, схвати он ее. Да кто же ее преследовал?

— Да что вы там шушукаетесь? — Карл направил луч фонарика прямо на нас с Юдифью и угрожающе поднял дуло пистолета.

Юдифь права. Мария обманывала нас и была весьма несимпатичной персоной. Эта фальшивая библиотекарша потеснила Элен с первого места в моем личном черном списке — но это только метафора. А вот Карл, этот жирный мешок с дерьмом, на самом деле заслуживал смерти. Этот бестолковый статист на сцене жизни, который обманывал нас неизмеримо больше, чем журналистка, который не упускал ни единой возможности посеять между нами вражду, который оскорблял мою Юдифь и избивал меня и который, используя оружие, гнал нас, словно рабов, сквозь заколдованное подземелье, он, который, быть может, уже имел на своей совести смерть Стефана и Эдуарда-ковбоя и вел нас, может быть, к нашей гибели, — Карл был тем, кто давным-давно заслуживал смерти. В какой-то момент я был готов наброситься на него и, невзирая на его револьвер, сделать то, чего мне больше всего хотелось — просто разорвать его на куски голыми руками. Я спрашивал себя, а станет ли он и впрямь стрелять, а если да, то сможет ли попасть в меня в темноте.