Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета

Но почему же тогда, если она убила Эда, она оставила жизнь Карлу? Я снова спрашивал себя, не может ли она быть с ним заодно? Красавица и чудовище… Мысль была настолько абсурдной, но если я чему-то в своей жизни и научился за последние часы, так это тому, что нет ничего невозможного.

— Чему ты улыбаешься? — спросила Юдифь. Она взяла из чемодана платье, трикотажную куртку и полотенца. Нижнего белья я не заметил. Возможно, оно спряталось среди другого белья, подумал я, но потом решил, что я бы не мог не заметить, по крайней мере, бюстгальтера, если бы он был среди другого белья и полотенец. Черт, ну почему я не могу быть таким холодным и невозмутимым, как мне бы хотелось, эдаким мачо?

— А я улыбался? — переспросил я, качая головой, виновато глядя в пол. Если я сделал это, наверное, у меня были на то причины, хотя я этого даже не заметил. — Я… хм… да нет.

Да черт возьми! Еще мгновение назад у меня была такая чудесная возможность что-то такое выразительное сказать, и что я сделал? Я переминался с ноги на ногу, как будто мне вдруг очень захотелось в туалет, и бормотал какую-то нечленораздельную чушь!

— Я просто думал, что бы мне надеть. Понимаешь, я взял с собой не так много белья. Я подумал, раз мы все равно здесь всего на одну ночь… — лгал я, проклиная себя за этот нечленораздельный лепет. Поздравляю, Франк, пронеслось у меня в голове. Теперь ты ведешь себя не только как прыщавый подросток у двери эротического магазина, но и еще объясняешь во всех подробностях, что ты такая свинья, что ничего особенного не находишь в том, чтобы минимум два дня ходить в одной и той же одежде. Браво, молодой человек, именно это и любят все женщины. Расскажи еще ей о своих проблемах с пищеварением и о твоем слабом желудке!

Юдифи хватило ума не высказывать, что она обо мне в этот момент определенно подумала, она лишь перестала так тяжело опираться на мое плечо, как раньше, когда мы вошли в нашу комнату и я начал копаться в своем белье, которое взял с собой. Вдруг Юдифь засмеялась, подошла к моей сумке и кончиками пальцев выудила из сумки нечто, в чем, к своему стыду, я признал память о давно прошедшей любви, подарок студентки факультета германистики, имевшей свое собственное представление о колористике: ярко желтые боксерские трусы с яркими аппликациями в форме кенгуру.

— Маразм, — с ухмылкой сказала Юдифь, расправляя указательным пальцем вытянутой руки заинтересовавшую ее принадлежность моего гардероба. Она уже не казалась слабой, ее не лихорадило. — Мужчины — это неизведанный космос. До сегодняшнего дня я даже не догадывалась, что на нашей планете существует нечто подобное.

— Это подарок… Ничего подобного я бы никогда не купил, — смущенно пробормотал я и схватил трусы, чтобы засунуть их обратно поглубже в сумку, но Юдифь, желая меня подразнить, улыбнулась и спрятала трусы себе за спину.

— И все-таки ты их носишь, — мотая головой, проговорила она. — Должно быть, это была настоящая любовь.

Несколько мгновений я смотрел на нее, испытывая смешанные чувства стыда и удивления. Лукавая улыбка восхитительно шла к ее лицу, а ее груди, которые выглядывали из выреза ее футболки, теперь, когда я подошел так близко к ней, нельзя было не заметить. И все-таки я был ей благодарен за то, что она не сделала такой лежащий на поверхности вывод, что я носил эти жуткие шорты не из-за безумной любви к Изабелле — так звали мою добровольную благодетельницу, — а из-за того, что мои собственные запасы нижнего белья были очень скромны, — или, во всяком случае, не стала высказывать очевидное.

«Чушь, безумие, нонсенс», — говорил я про себя. Я еще ни разу не встречал женщины, у которой недоставало бы нижнего белья, и мне казалось абсолютно естественным, что ни одна женщина, принадлежащая современному западному обществу, вообще не может представить себе такого бедственного положения.

— Поможешь мне? — Юдифь прислонилась к стене, примирительно улыбнувшись, протянула мне боксерские трусы и смущенно отвела от меня взгляд. Очевидно, она только что заметила, что уже некоторое время перестала изображать слабость и беспомощность. — Боюсь, у меня все еще слабость в ногах, — проговорила она.

Она что, кокетничает со мной? Это выглядело именно так, но я не мог этому поверить. Я быстро схватил свои шмотки, взял у нее из рук трусы, но лишь затем, чтобы бросить их на пол, и обнял ее рукой. Тепло ее тела действовало одновременно расслабляющее и возбуждающе. Почему я никогда раньше не встречал такой женщины, как она? Она не была внешне красавицей, но она была ею внутри. Женщина, которая вопреки своему очаровательному озорству и почти детской наивности излучала такую женственность и зрелость, какой я еще не встречал и даже не мог себе вообразить, а уж тем более в таком безумном сочетании. Я был в состоянии представить себе, что моя жизнь могла протекать совершенно по-другому — быть более упорядоченной, более положительной, но все же, несмотря на это, не омраченной скукой и буржуазной пресыщенностью, которых я так сильно боялся и которых я так старательно избегал всю свою предыдущую жизнь, особенно во времена моих юношеских приключенческих иллюзий.