Олег Андреев - Отель

С чувством выполненного долга он спустился в бар, где у него была назначена встреча со Светой.

Правда, сначала Пайпс забежал в номер и надел джинсы. Во-первых, ему было неловко перед молоденькой и умненькой девочкой выглядеть заскорузлым стариком в костюме, а во-вторых, ему неловко было вообще в костюмах. Как-то так получается, что наша молодость проходит под знаком «denim», зрелость под знаком «cotton», а старость предпочитает «wool». У Пайпса все было шиворот-навыворот: в молодости клерком он парился в шерстяной тройке, потом почувствовал вкус свободной легкой одежды из хлопка, а сейчас обожал джинсы. Он не без основания считал, что эти народные штаны делают его похожим на ковбоя. Но не настоящего ковбоя – примитивной деревенщины, коровьего пастуха, героя анекдотов, а того ковбоя, что лихо разъезжает по экранам, паля направо и налево в плохих парней. Пайпс действительно был похож на Бронсона – эдакий опытный, даже пресытившийся, но еще ого-го какой легкий и подвижный ковбой: поджарая фигура, крепкий загар, седая благородная шевелюра и выцветшие голубые глаза. Настоящий шериф – мечта какого-нибудь заштатного американского городка.

Света за это время тоже успела переодеться, и – о счастливое совпадение – тоже в джинсы. У нее было на это несколько причин: во-первых, она давала понять, что на сегодня занята, пусть не беспокоятся, а во-вторых, она предполагала, что старику наверняка захочется выйти на пленэр и посидеть на еле проклюнувшейся травке – так не пачкать же дорогущие платья. Мобильный телефон она тоже с собой не взяла, потому что ни с кем сегодня не собиралась общаться.

– Я очень заинтересовался вашими мыслями, – сказал старик, заказывая бурбон. – Мне важно как можно больше узнать о России и о русских.

– Это пожалуйста, это мы можем, – серьезно ответила Света. – О России я могу говорить сколько угодно.

– А вот скажите, откуда вы все знаете? Вы ведь такая молодая.

Света невольно зарделась. Она и сама предполагала за собой недюжинный ум, но когда тебе об этом говорят старшие – загордишься.

– Я много читаю, думаю, размышляю, – сказала она, глубокомысленно сощурив глаза. – Вы ведь помните, как у старика Хема?

– У кого?

– У Хемингуэя, это ваш писатель?

Если бы не густой загар, старик покраснел бы как юноша. Про Хемингуэя он слышал в школе, но с тех пор прошло много лет, а прочитать знаменитого соотечественника ему все было недосуг.

– А, конечно. Так что у Гэмингвэя? – произнес он фамилию на американский манер.

Света и сама пожалела, что упомянула красивую фамилию, потому что тоже ничего не читала.

– Ну как же! Мы все учились немного, кое-где и кое-как, – вольно перевела она на английский русские стихи.

– М-да… – протянул Пайпс, мысленно давая себе клятву обязательно купить сочинения Хемингуэя и прочесть все от корки до корки, чтобы найти другие, не менее замечательные по глубине высказывания.

Света поняла, что пронесло, и почувствовала себя легко и свободно.

– Знаете, это я только с виду такая легкомысленная, а в самом деле меня так все волнует. Я вот возьму какую-нибудь книгу и читаю, читаю, читаю… И думаю… Так много важных мыслей в книгах. Я ведь, знаете, еще в детстве любила петь и танцевать, стихи читала наизусть. Мне все так и говорили: Светка, ты будешь артисткой, настоящей, как Алла Пугачева.

– Это кто?

– Фи, он не знает Пугачеву! – искренне удивилась Света. – Это наша самая великая артистка.

Пристыженный Пайпс молча выпил свой бурбон.

– Вот, а когда я школу закончила, сразу поехала в Москву, чтобы поступить в театральный институт. Знаете, я так люблю театр, запах кулис, аплодисменты, грим, всякие роли, эти… ну, мебель старинная, костюмы… Ах, театр…

– И что?

– Блат. Кругом один блат.

– Что это – блат?

– Знакомство, родственники всякие, деньги. Можно было и другим путем, но мне было противно.

– Каким?

– Переспать с преподавателем. Да-да, не удивляйтесь, мне сразу на экзамене профессор сказал: хочешь работать в театре? Хочу. Тогда переспи со мной! Представляете?

– Ужас!

– А я тогда девочка чистая была, наивная, мне так противно стало… И куда ни приду – везде одно и то же. Я уже даже покончить с собой хотела. И еще такие все мерзкие старики… То есть я хотела сказать, что мне было просто противно. Как это можно: искусство – и такое? Но я себе слово дала: умру, а в театре работать буду.

Пайпс слушал Свету с открытым ртом и уже корил себя за циничное желание с ней переспать. Бедная девочка, она так настрадалась.