Джон Гришэм - Апелляция

— И как они могли поступить, если бы все было сделано правильно? — спросила Дорин.

Трит предвидел этот вопрос. Он знал, что друзья попросят его оценить действия другого доктора. И еще несколько дней назад принял решение быть с ними честным.

— Они должны были немедленно привезти его сюда для удаления сгустка крови. Это операция на мозге, но она не сложная. Джоша могли бы выписать через два дня после операции, абсолютно здоровым, без всяких последствий.

— Первое исследование сделали в восемь часов вечера в пятницу, — сказал Рон. — Ты осмотрел Джоша в Брукхейвене уже девять часов спустя, да?

— Вроде того.

— Значит, в течение девяти часов внутричерепное давление продолжало нарастать?

— Да.

— А давление кровяного сгустка на мозг повреждает его?

— Да.

Они еще долго молчали, прежде чем высказать вслух окончательный вывод. Наконец Рон спросил:

— Кальвин, что бы ты сделал, если бы это был твой ребенок?

— Засудил бы мерзавца. Это вопиющая халатность при исполнении обязанностей.

— Я не могу судиться с ним, Кальвин. Я стану посмешищем.

После игры в сквош, душа и массажа в спортзале сената Майерс Радд сел в лимузин, чтобы перенести мучительную поездку по дневным пробкам, как и все простые смертные. Час спустя он добрался до терминала для гражданских самолетов в аэропорту Дачлеса и сел на «Гольфстрим-5» — самый новый в парке мистера Карла Трюдо. Сенатор не знал, кому принадлежит самолет, и никогда не встречался с мистером Трюдо, что могло бы показаться весьма странным для представителей большинства культур, учитывая, сколько денег Радд поимел с этого человека. Но в Вашингтоне деньги обычно прибывают мириадами странных и извилистых путей. Часто те, кто их получает, имеют лишь смутное представление о том, откуда они вообще взялись, а порой вообще ничего не знают. В большинстве демократических стран перевод столь больших сумм ассоциируется с открытой коррупцией, но в Вашингтоне коррупцию легализовали. Сенатор Радд не знал и не беспокоился о том, что с потрохами куплен другими людьми. В банке у него лежало более 11 миллионов долларов, эти деньги он мог оставить себе, если его не вынудят потратить их на какую-нибудь сумасбродную кампанию. В благодарность за такие пожертвования Радд всегда правильно голосовал по всем вопросам, связанным с фармацевтическими препаратами, химикалиями, нефтью, энергетикой, страховками, банками и так далее.

Но он принадлежал этим людям.

Этой ночью сенатору пришлось путешествовать в одиночестве. Две стюардессы подали ему коктейли, лобстера и вино, и едва он успел доесть, как самолет начал снижаться над аэропортом «Джексон интернэшнл». Там его ждал еще один лимузин, и уже через двадцать минут после приземления сенатора высадили у бокового входа Медицинского центра при Университете Миссисипи. В комнате на третьем этаже он обнаружил Рона и Дорин, которые бесцельно смотрели телевизор, пока их сын спал.

— Как мальчик? — спросил он участливо, пока они собирались с силами, чтобы встать и привести себя в более или менее презентабельный вид. Они были потрясены тем, что великий человек вдруг появился перед ними из ниоткуда в 21.30 во вторник. Дорин никак не могла найти свои туфли.

Они спокойно поговорили о Джоше и улучшении в его состоянии. Сенатор заявил, что прибыл в город по делу и как раз собирался обратно в Вашингтон, но узнал о трагедии и просто не мог не зайти и не поддержать их. Они были тронуты его приходом, но на самом деле находились в смятении и с трудом верили в происходящее.

Беседу прервала медсестра, сказав, что пришло время выключать свет. Сенатор обнял Дорин, клюнул ее в щеку, пожал руки, пообещал сделать все возможное, чтобы помочь, и вышел из комнаты с Роном, который весьма удивился отсутствию свиты в коридоре. Не было видно ни единого сотрудника, мальчика на побегушках, телохранителя, водителя. Никого.

Сенатор приехал с визитом совершенно один. Этот его поступок много значил для Рона.

Когда они шли по коридору, Радд обменивался со всеми стандартным «привет» и улыбался одной и той же резиновой улыбкой. Это были его люди, и он знал, что они им восхищаются. Радд болтал о какой-то занудной стычке в конгрессе, а Рон притворялся, будто ему это интересно, втайне желая, чтобы сенатор скорее замолчал и уехал. На выходе Радд пожелал ему удачи, пообещал молиться за его семью и предложил помощь по любым вопросам.

Пожимая Рону руку, сенатор произнес, словно это только что пришло ему в голову: