Майкл Грубер - Долина костей

Выстрел прозвучал из укрытия, из обгорелого леса. Пуля сразила мою лошадь, а я упала и так повредила лодыжку, что не могла встать. Когда они вылезли из зарослей, направив на меня стволы, я лежала там, где свалилась. Они приближались ко мне с опаской, словно к бомбе, которая в любой момент может громыхнуть, да только напрасно — хоть они этого и не знали, бояться им было нечего.

Еще мгновение назад я являлась тем, кем стала в ту ночь в дымной хижине, — пророком, исполненным присутствия Господа, но после удара о землю снова превратилась в Эммилу Дидерофф. Он выкинул меня без слова предупреждения, как спящего котенка из корзинки с принадлежностями для шитья. Интересно, случалось ли такое и с настоящими, древними пророками, после того как их миссия подходила к завершению? Может быть, Иона имел в Ниневии страховку на всю оставшуюся жизнь, Иеремия в седле своего верблюда…

Черт, места почти не осталось. Буду краткой.

Конечно, они проделали все по обычной схеме: мешок на голову, побои, унижения, групповое изнасилование, и кому какое дело до того, что точно то же самое сейчас, пока вы читаете эти строки, происходит в тысяче мест. Да, может быть, особо выразительное изложение привлечет ваше внимание, и вы, если сострадательны по натуре, выпишете чек, но потом снова вернетесь к буржуазному забытью богатого мира. Прошу прощения, но пытки накладывают на того, кто им подвергся, дурной отпечаток. Портят характер.

«Кого пытали, тот на всю жизнь остается пытаным», — говорил Жан Эмери, участник французского Сопротивления.

Это очередная цитата из моей книжки.

Полковник аль-Мувалид пытал меня лично, то есть сам он ко мне пальцем не прикасался, но присутствовал при допросах и распоряжался всеми пыточными действиями. Обычно они били по ступням, так что с них клочьями срывало кожу, а еще, я уж не знаю, как называется эта пытка, связывали руки за спиной, вздергивали за них на лебедке, выворачивая плечевые суставы, и оставляли висеть так, чтобы пальцы ног едва касались пола. Обнаженной, беспомощной, полностью в их власти. Тут уж они изгалялись, как могли, боль казалась невыносимой, но вот надо же, я говорю «невыносимой», а ведь как-то я справлялась. И при этом молилась не переставая, хотя и чувствовала, что Господь покинул меня, как часто покидает нас в час нужды, ибо ведет свою непостижимую игру. Когда я приходила в себя после перенесенной боли, у меня бывали видения, обычно ничего не значащие картинки из моей дурацкой жизни, но порой, что приятно, являлась Нора, хотя она упорно не желала рассказывать, каково там, на Небесах, и скоро ли я присоединюсь к ней. Я прикинула, что прежде мне, наверное, предстоит провести сто пятьдесят тысяч лет в чистилище, но, в сущности, это не так уж много, если подумать. Ерундовый срок. Я даже не вопрошала с плачем: «Почто ты оставил меня?», полагая, что и так была одарена Его милостью сверх меры и не по заслугам.

Спустя несколько дней им, наверное, прискучило или же они побоялись, что я не выдержу, и меня поместили, по моему предположению, в военный госпиталь, где я проснулась в чистой постели, напичканная болеутоляющим, с вправленными плечами и забинтованными ранами. Доктор Изади, маленький, аккуратный тип с седеющими усами, в поблескивающих авиаторских очках, назвал себя моим лечащим врачом, но настолько очевидно принадлежал к мухабарати, что мог бы вместо белого халата напялить футболку с надписью «ТАЙНАЯ ПОЛИЦИЯ». Он проявил прямо-таки трогательную заботу о моем здоровье, уверяя, что если они снова возьмутся за дело, то мой организм не выдержит и я умру, в связи с чем мне просто необходимо рассказать им все, что они хотят узнать. Или ему…

И так далее. Это вполне могло бы сработать: метод, когда сначала тебя истязают, а потом позволяют прийти в себя, оправиться от боли, вполне эффективен, потому что мысль о возможном возобновлении страданий страшнее, чем сами эти страдания. Беда в том, что мне нечего было им сообщить. Полковник был убежден, что Ричардсон обнаружил в районе Верхнего Собата богатейшее месторождение нефти. Послушать его, так выходило, что, согласно сообщениям нефтяников по радио, речь шла о немыслимых миллиардах галлонов. Пятьдесят, шестьдесят миллиардов — богатство, по сравнению с которым Бар-аль-Джазаль сущий пустяк! Он все время допытывался, как я распорядилась полученными данными и на кого я работаю, потому что они, разумеется, не могли поверить, что какая-то монахиня могла вдруг создать на пустом месте армию рабов. За этим, по его мнению, должны были стоять американцы, русские, китайцы или израильтяне. «Где данные о нефти? Кому ты их передала?» — этот вопрос повторялся снова и снова.