Андрей Троицкий - Раскрутка

– Так я и думал, – улыбнулся Перцев. – Этот чемодан он и мне пытался отдать на сохранение. Но в ту пору я мыкался без квартиры, хранить чужие вещи негде было.

– А я вот взял. Сдуру. Олега доставали менты. Он нарисовал какую-то девчонку, которую вскоре нашли убитой. И на основании этого рисунка в местной уголовке решили, что убийца он и есть. Надо было на кого-то повесить нераскрытое дело. К нему приходили с обыском, даже задержали на несколько суток. Мрачная история. Олег не хотел, чтобы чужие люди копались в его личных вещах. Собрал все в чемоданчик и привез сюда. Попросил, чтобы вещи полежали у меня. А когда пыль уляжется, он их заберет. Кто мог знать, что все так кончится.

– Вы смотрели, что в чемодане?

– Боже упаси, – Лютнев прижал ладони к груди, – чемодан заперт. У меня и мысли не было его открыть. Я спустил его в подвал, спрятал за листами картона. Там он и лежит. А я ломаю голову, что с ним теперь делать. Единственная мысль – съездить в Москву и передать чемодан его сестре. Но к ней наверняка не подступиться. Все-таки известная певица. А я даже телефона ее не знаю.

– Ну, тут я вам могу помочь.

Улыбнувшись, Перцев выложил на стол несколько фотографий. Он в компании Дунаевой сидит за столиком в ресторане. Вот они прогуливаются по набережной Ялты. Здесь же кормят ручную обезьянку.

– Олег с сестрой отношения не поддерживал, – сказал Перцев. – Но я с Ольгой Петровной, как говорится, на короткой ноге.

– Вот это сюрприз! – Хозяин распечатал вторую бутылку.

Около пяти вечера Лютнев выглянул из окна, стал наблюдать, как Перцев неторопливо идет к калитке. Вот он обернулся и помахал хозяину рукой. Лютнев подумал, что совершенно не знает этого человека, видит его первый раз в жизни. А вот угораздило пригласить Перцева к себе домой, напиться с ним. Да еще отдать чемодан с личными вещами покойного приятеля. Права бывшая супруга: Феликс Иванович – неисправимый, хронический олух. И все неприятности только оттого, что Лютнев сначала что-то делает, а уж потом думает, правильно ли поступил.

Он поднял руку и помахал в ответ. Перцев повернулся, открыл калитку и скрылся из виду. Феликс Иванович подумал, что еще не поздно побежать следом, забрать чемодан назад. Впрочем, на кой черт ему этот чемодан? Будет валяться в подвале, пока мыши не прогрызут в нем дыру и не сожрут все бумаги, письма и фотографии. Лютнев поплелся к дивану. Завернувшись в плед, подумал, что перебрал лишку. И через минуту уснул.

– Надо выходить, – прошептал Радченко и облизал пересохшие губы.

– Угу, – буркнул Петрушин, но с места не двинулся.

Сквозь камыши было видно, как солнце опускается за море. Ветер стих, низкая волна едва касалась земли и отступала назад. Полоска берега, покрытая засохшими водорослями, уходила вдаль и терялась из виду. Правее, в трех десятках метров от того места, где залегли Радченко и Петрушин, стояла саманная хибара под односкатной крышей, рядом с ней был то ли сарай, то ли коптильня: двери нет, оконная рама выломана.

На веревках, натянутых между врытыми в землю шестами, сушилось бельишко, пара тельников и солдатские штаны. Рядом повесили вьетнамские капроновые сети с узкими ячейками и вязанки мелкой рыбешки. В десяти шагах от полосы прибоя горел костерок, возле которого четверо загорелых мужиков вели неторопливый разговор. Свет костра падал на две дюралевые лодки с моторами, уткнувшиеся носами в берег и привязанные веревками к длинным колышкам, вбитым в землю. Ближе к лодкам на брезентовом чехле лежали ружье и патронташ.

Радченко вытащил пистолет, разрядил обойму и пересчитал патроны. Шесть штук. Остальной запас он израсходовал по дороге сюда, реагируя на шорохи в камышах.

– Это рыбаки? – спросил он.

– Попробуй сам догадаться, – ответил Петрушин. – Ну, браконьеры. Уходят на лодках подальше от населенных пунктов. Тут их никто не тронет.

– Тогда чего мы ждем? – спросил он.

– Пусть солнце немного опустится, – сказал Петрушин. – Глаза болят последнее время. Когда стою против солнца, плохо вижу.

– Скоро я грохнусь в голодный обморок, – пообещал Радченко и засунул обойму в рукоятку пистолета. Пустой желудок сердито урчал, от запаха ухи кружилась голова. – Последний раз я жрал вчерашним утром. Если ту баланду можно назвать жрачкой. Полутора суток без харчей – это слишком долго.

Ужин подошел к концу, котелок ухи был съеден почти без остатка, а до ночи еще далеко. Когда ветер менял направление и дул в сторону Радченко, он мог разобрать отдельные слова, из которых складывался общий смысл беседы. Накануне отсюда, с берега, были видны столбы черного дыма, поднимавшиеся где-то на лиманах и болотах, в непроходимых топях. Позже до берега докатилось эхо взрывов. Рвануло далеко, и дым далекий, но рыбаки были обеспокоены, они всерьез подумывали, не сменить ли место стоянки. От греха подальше. С другой стороны, бросать насиженное место, где есть крыша над головой и, главное, где не показываются инспекторы рыбнадзора и менты, регулярно проводившие облавы на браконьеров вблизи поселков и станиц, не хотелось.