Алексей Яковлев - «Прощание славянки»

Катер плясал на волне как раз напротив Медного всадника. Я встал у рубки рядом с Котярой. Профессор допил шампанское и решил мне помочь.

— Слава, прошлый раз вы сказали, что Москва — материнская душа России. Правда? — Он повернулся лицом к памятнику.— Тогда получается, что Петербург — это душа вашего отца? Разве не так, Слава?

— Так,— согласился я.— Нашего сумасшедшего отца…

Профессор посмотрел на Людмилу и пожал плечами. Все уставились на меня, как на пьяного.

— Почему он сумасшедший? — спросила Людмила сурово.

Натали смотрела на меня с жалостью… И цирк начался.

— Смотрите сами! — Я показал на памятник. — Перед вами великий император. В Европе таких изображают либо в римских доспехах, либо в рыцарской броне… Смотрите на нашего!

— Его создал Фальконе, — напомнил профессор своим ученикам. — То, о чем я говорил. Россия на краю бездны. Это очень смело! очень!

— Извините, профессор. То, что вы сказали — мысль. Голая мысль. Памятник Фальконе — гораздо глубже…

— Глубже мысли? — съехидничал профессор.

— Мысль — удел людей. Бог с нами разговаривает образами. Медный всадник — образ Гения. На взмыленной лошади — человек в смирительной рубахе. Безумный император на осатаневшей лошади, вздернутой им на дыбы…

— Почему же Петр безумный?! — возмутился профессор.

— Он бросил Россию на чертово колесо европейской истории. Мы крутимся на нем триста лет…

— Слава! — оборвал меня профессор. — Вы просто заражены политикой! Я же просил вас…

Я рассердился:

— Какая тут к черту политика?! Это же образ! Безумная душа нашего города! Наш отец — убийца собственного сына… Мы — его дети. Мы — либо новые жертвы безумного отца, либо проклявшая его безотцовщина…

— Ива-асик! — громко пропела Людмила. — Ты о литературе говори! Только о литературе!

Она теперь обнимала и Константина, и белокурого красавца, тот, положив ей голову на плечо, нагло меня разглядывал, как чокнутого… Я разозлился.

— Вся русская литература — это литература безотцовщины: Евгений Онегин, Чацкий, Печорин, Чичиков, Раскольников — сплошная безотцовщина…

— А «Братья Карамазовы»? — засмеялась Людмила.

— Замечательно! — подхватил я. — Братья еще покруче. Эти отцеубийцы! Мстители! Русская литература началась с безотцовщины, а кончилась она отцеубийцами!

Все молчали. А я смотрел на легендарный памятник. Июньская ночная полутьма уже окутала его. Он будто парил над городом. Великолепен был безумный император в смирительной рубахе. И я захотел закончить «цирк» примирением.

— На обложке каждой великой русской книги можно поместить этот памятник. Любая хорошая русская книга — о нем.

Профессор спросил:

— Слава, за что вы так ненавидите Петра Великого?

— Я жалею его, профессор. В конце жизни Петр понял, что сделал все не так… Незадолго до смерти Петр перенес в этот город мощи святого благоверного князя Александра Невского, победителя шведов и тевтонских рыцарей. Это же поворот во всей его политике!

Я даже вздрогнул внутренне. «Волшебные» цифры с математической точностью предсказали этот поворот. 1684 + 39 = 1723 год! И когда Петр этот поворот начал осуществлять, хищные лизоблюды его отравили. А завещание его скрыли… Я поразился точности расчета «волшебных цифр».

— Хорош! — поднял руку Константин. — Ты пьян, конспиролог! Если бы не было Петра — ничего бы не было! Если бы не Петр, ты бы, конспиролог, до сих пор тараканов по стенам давил в курной избе! Петр образование нам, сиволапым, привил, промышленность завел! Петр заводы открыл, фабрики… Ты что же, Ивас-сик, против технического прогресса?

— Не против, — сказал я. — Японцы уже Европу и Америку перегоняют. Но они же не начали реформы с пластической операции. Не стали же они свои косые глаза в европейские переделывать. А Безумный Император с чего начал? Бороды мужикам брил, кафтаны обрезал, колокола на пушки переливал… Дядьку своего Никиту Зотова в патриаршьем наряде на пьяной свинье по Москве возил… Он уклад весь перевернул! Он же большевик, покруче чем Ленин. Вот в чем ужас! Он Россию лишил души! До сих пор мы не понимаем, кто же мы есть… Снаружи вроде на европейцев похожи, а внутри — азиатская степь…

Людмила захохотала вдруг:

— Жорж, что ты на меня так смотришь? Боишься меня? Не бойся! Не слушай его! Ивасик пьян. Он меня ревнует!

На набережной вдруг посреди ночи заиграл оркестр. Все встали на скамейки, чтобы лучше видеть.

У памятника остановился белый микроавтобус, из него шумно вывалилась уже изрядно пьяная стайка гостей. Жених вытащил на руках из автобуса невесту и тяжело понес ее к бронзовому кумиру, как новую жертву. Для них и грянул бродячий оркестр. Не оркестр, а всего два музыканта — тромбонист и трубач. Но они играли марш Мендельсона так слаженно, что казались целым оркестром.