Кен Бруен - Стражи

— Господи, — сказал я, — наверное, это пижама отца.

— Вечная ему память! Хотя полагаю, от твоих выкрутасов он перевернулся бы в могиле.

Я исхитрился сесть на краю кровати и спросил:

— Чаю не предвидится?

Он печально покачал головой.

Я удивился:

— Что? Даже чаю не дадут?

— Ты вел себя безобразно! Матерился, ругал мать… Когда я сюда пришел, ты уже отключился.

Я попытался собраться с мыслями. Сообразил только, что напился я в пятницу. Набрал в грудь воздуха и рискнул:

— Какой сегодня день недели?

Он взглянул на меня почти с жалостью:

— Ты в самом деле не знаешь?

— Ну да, я просто так спрашиваю, чтобы развлечься.

— Среда.

Я опустил голову на руки. Надо лечиться и поскорее.

Малачи сообщил:

— Вчера похоронили Шона.

— Я там был?

— Нет.

Мне ужасно хотелось проблеваться и заниматься этим до конца недели.

— Сын Шона, его, кажется, Уильям зовут, приехал из Англии. Он теперь будет работать в пивной. Похоже, разумный парень. — Малачи встал, взглянул на часы: — У меня месса. Надеюсь, ты не будешь обижать свою мать.

— Ты не куришь, бросил?

— Господь пока не счел нужным освободить меня от этой пагубной привычки, но мне и в голову не пришло бы курить в доме твоей матери.

— Господь виноват, так?

— Я этого не говорил.

— Почему? Я виню его постоянно.

— И посмотри, во что ты превратился. Ничего удивительного.

Он ушел. Моя одежда была

выстирана

выглажена

аккуратно сложена

в ногах кровати.

Я с трудом оделся. Заняло порядочно времени — приходилось все время бороться с приступами тошноты. Глубоко вздохнув, я направился вниз. Мать возилась на кухне.

— Привет, — сказал я.

Она повернулась ко мне. У нее хорошие, строгие черты, но они неправильно собраны. Лишь добавляют ей суровости. Если к сорока годам мы получаем лицо, которое заслуживаем, то она получила сполна. Глубокие морщины на лбу и по бокам носа. Седые волосы стянуты в тугой узел. Но глаза без капли милосердия говорили все. Что бы еще в них ни читалось, главным было послание: пленных не брать.

— Значит, очнулся.

— Да… Ты меня прости… Ну, знаешь… за беспокойство.

Она вздохнула. Это она умела делать. Могла вздохнуть за всю Ирландию. Сказала:

— Да я к этому уже привыкла.

Мне пришлось сесть.

Она спросила:

— Ты чего-нибудь ждешь?

— В смысле?

— Завтрака?

— Ну, я бы выпил чаю.

Пока она ставила чайник, я огляделся. Слева от нее заметил бутылку виски. Годится.

— Звонят в дверь, — соврал я.

— Что?

— Ну да, два звонка.

— Я не слышала.

— Ты в этот момент чайник наливала.

Она ушла. Я взял бутылку и сделал большой глоток. «Черт, какая дрянь, — подумал я. — Неужели кто-то покупает такое дерьмо?»

Теперь меня волновал вопрос: удержится ли виски в организме? На желудок оно подействовало, как соляная кислота. Постепенно начало утрясаться, я почувствовал тепло внутри.

Вернулась мать. На лице ясно читалось подозрение.

— Там никого нет.

— Да?

Она была похожа на охранника, который знает, что кто-то сбежал, но никак не поймет, кто именно.

Я встал:

— Пожалуй, не буду чай.

— Но чайник уже кипит.

— Мне пора.

— Ты все еще работаешь в… — Она не могла заставить себя закончить предложения.

Я ее выручил:

— Да.

— И расследуешь самоубийство молодой девушки?

— Откуда ты знаешь? А… святой отец.

— Да весь город в курсе. Хотя только один Бог знает, откуда у тебя время между запоями.

Я подошел к двери:

— Еще раз спасибо.

Она уперла руки в бока, готовая к нападению, и сказала:

— Странно было бы, если бы ты не мог прийти в свой собственный дом.

— Он никогда не был для меня домом.

Карма

Я шел по Колледж-роуд и думал, что мне не надо было так грубить ей. Когда-то я прочел, как один человек спросил:

Почему так выходит, что не важно, сколько я не видел семью, и какие бы несчастья за это время не произошли, они всегда могут ударить тебя по самому больному месту?

Ответ:

Потому что они сами решали, где будут эти места.

На Фэйр-Грин-стрит у меня закружилась голова, пришлось прислониться к стене. Две женщины обошли меня широким кругом, и одна возмутилась:

— Надо же, еще ведь и одиннадцати нет!

По лицу ручьями тек пот. Кто-то коснулся моего плеча. Мне было так плохо, что я не возражал бы, если бы меня вырубили. Кто-то произнес:

— Ты в плохом виде, друг мой.

Этот знакомый голос. Пэдриг, главный пьяница! Он взял меня за руку: