Эндрю Дэвидсон - Горгулья

«Ты даже не можешь ехать с ней в машине…»

В последние минуты до больницы меня вызволяли из разбитого в лепешку автомобиля. И вот сразу после выписки я собирался снова сесть в машину. Я понимал, что не могу ходить, но очень сожалел, что иного выхода нет.

«…не сомневаясь, что ей разрешается водить».

Двигатель взревел, словно внезапно очнувшийся от спячки и рассерженный медведь. В машине имелся древний кассетник, и, чтобы не скучать в дороге, Марианн Энгел подпевала. Вначале с губ ее, точно симпатичный, но подбитый воробей, сорвалась Эдит Пиаф, затем она протяжно затянула что-то в такт Леонарду Коэну.

У светофора мы остановились рядом с парочкой на древнем «форде». Женщина на пассажирском сиденье заметила меня — я был по-прежнему в бинтах и должен буду их носить, пока не получу компрессионный костюм, — и испустила невольный писк, а потом резко отвернулась и стала смотреть на дорогу, притворяясь, что ничего такого не было.

Она решила, что из нас двоих нормальна Марианн Энгел.

«Вы оба чокнутые».

Наверное, мне следовало быть готовым… Но я не был. Я даже не предполагал, как теперь все будет.

Лемурия-драйв. На этой улице жила Марианн Энгел. Неудивительно, что первым делом я увидел церковь. Церковь Святого Романа Кондатского — здоровенное сооружение, отчаянно прикидывающееся более почтенным, чем было на самом деле. Не то чтобы церковь намеренно забросили — скорее просто кончились деньги. Краска облупилась, кирпичная кладка местами раскрошилась, треснувшие окна были склеены прозрачной изолентой. Черные буквы на белой пластиковой табличке у бетонной дорожки, ведущей к главному входу, уведомляли, что отец Шенахан приглашает всех желающих на воскресную службу. За церковью виднелось ветхое кладбище: ряды крошащихся могильных плит громоздились друг на друга словно горсть таблеток «Алка-зельцер». Лохматилась некошеная трава, поминальные венки увяли. На нескольких плитах, более крупных, чем остальные, темнели изображения ангелов, уносящих тела к небесам. Я поинтересовался, не Марианн ли Энгел наваяла эти штуки. Нет, отвечала она, она таким не занимается.

Дом ее, через дорогу от церкви, скорее был похож на крепость — серая твердыня, способная, кажется, выдержать осаду гуннов. Заметив, как я поразился столь основательному жилищу, хозяйка объяснила, что не знает, как жить в здании, не способном устоять против бега времени.

Марианн Энгел помогала мне выбраться из машины, а я все выспрашивал, каково ей жить по соседству с кладбищем. Она лишь пожала плечами и предупредила, чтобы я аккуратней ходил по мощеной дорожке — несколько булыжников расшаталось. Двор зарос травой и непослушными цветами, лениво клонящимися по ветру. Заскорузлая пародия на дерево скрючилась над тачкой-клумбой, закопавшейся передним ржавым колесом прямо в землю. Почтовый ящик приглашал просовывать письма в разверстую пасть дракона.

Массивные дубовые двери держались на крупных стальных петлях и вели в подвал, в ее мастерскую; их установили здесь специально, чтобы заносить каменные глыбы.

— В основном переделки были списаны с налогов. Во всяком случае, так говорит Джек. Ну, Джек — ты ведь помнишь?

С заднего двора примчалась коричнево-бежевая собака, та самая Бугаца. Марианн Энгел присела на корточки и стала гладить большущую голову, теребить глупого пса за уши.

— Буги!

Я тут же почувствовал, что ее дворняжка воплощает самые нелюбимые мной собачьи черты. Пес был совершенно по-собачьи бестолковый, язык его болтался из стороны в сторону, голова тряслась, совсем как у пластмассовых болванчиков в пидарасных машинах.

Держу пари, Джек — нормальный мужик, не то что всякие там…

— А давай споем доброму дяде? — Марианн Энгел издала жуткий стон, точно обкурившийся саскуотч — снежный человек из индейских мифов, а Бугаца стала подвывать, пытаясь повторить этот звук.

Я уже знал, что Марианн Энгел хорошо поет, — значит, сейчас она просто играла с собакой. Ладно, уши у меня — огрызки плоти, торчат, как сушеные абрикосины, по бокам забинтованной головы. Правое почти оглохло, но левое сохранило довольно чувствительности, чтобы осознать всю дикость этой песни. Певцы запрокинули головы и, наверное, воображали, что сейчас как запрыгнут, поплывут на самых высоких нотах… Промахнулись. Неудивительно, что Марианн Энгел живет возле кладбища, — только мертвые такое выдержат!

«Твоя жизнь. Змеиная сволочь. Как тебе такое будущее?»