Наверняка Хенрик когда-то здесь обедал. Может, как сейчас, — одинокий завтрак в ожидании игры альбиноса с тимбилой.
Луиза выпила еще чашку кофе. Когда она хотела расплатиться, официантка куда-то скрылась. Она подсунула деньги под блюдечко и вышла из ресторана. Уоррен все еще не появился. Она вернулась к себе в номер, отперла дверь.
Только закрыв за собой дверь, она обнаружила, что на одном из стульев у окна сидит мужчина. Кристиан Холлоуэй встал. Улыбаясь, замахал руками:
— Я знаю, что нельзя непрошеным заявляться в чужие комнаты. Если хотите, я выйду и постучу, как пристало достойному человеку.
— Как вы сюда вошли? Разве дверь не была заперта?
— Меня всегда тянуло к тому, что называют странностями. Замки словно бросали мне вызов, и я научился их вскрывать. Сказать по правде, эта дверь не самая упрямая из тех, с какими я имел дело. В Шанхае мне однажды удалось одолеть тройной замок в двери храма. Но есть у меня и другие хобби. Например, древнее искусство вырезания силуэтов. Дело нелегкое, требует тщательной тренировки, но это уникальный способ расслабиться.
— Почему у Хенрика оказался ваш силуэт?
— Я ему подарил. Он видел китайцев, вырезавших силуэты, и захотел овладеть этим искусством. Есть что-то необычайно притягательное в том, чтобы уменьшать людей до теней и профилей.
— Зачем вы пришли сюда?
— Вы заинтересовались моей здешней работой. И взамен я должен отплатить вам беседой.
— Я хочу спокойно одеться.
— Когда мне вернуться?
— Лучше всего нам встретиться внизу.
Он нахмурился.
— В ресторане или в баре слишком шумно. Расстроенные инструменты, лязг кастрюль, люди, болтающие ни о чем.
— В этом я с вами не согласна. Но через полчаса я буду готова.
— И тогда я вернусь.
Он тихо исчез из комнаты. Кое-что он определенно перенял у глубоко презираемых им африканцев — научился ходить совершенно бесшумно.
Луиза одевалась, одновременно стараясь подготовиться к новой встрече. Каким образом она предъявит ему свои вопросы? Сможет ли сказать ему прямо в лицо, что считает его виновным в гибели Хенрика? «Я бы должна испугаться, — думала она. — Прийти в ужас. Если я права, он вполне может убить меня так же, как убил Хенрика и Умби. Даже если он войдет в эту комнату один, вокруг все равно будут стражники. Невидимые, но вездесущие».
Он постучал в дверь так тихо, что Луиза едва расслышала. Открыв дверь, она не увидела в коридоре никого, кроме Кристиана Холлоуэя. Он улыбнулся и вошел.
— Когда-то эта гостиница была любимым пристанищем южноафриканских туристов. При португальцах Мозамбик представлял собой рай на земле. Пляжи, рыбалка, тепло, не говоря уже о юных девушках, которые стоили сущие гроши. Теперь это почти исчезнувшее воспоминание.
— Мир все-таки иногда становится лучше.
— Смотря кого спрашиваешь.
— Я спрашиваю, кто вы, что вами движет?
— Поэтому вы все время возвращаетесь?
— Однажды сюда приехал мой сын Хенрик. Вам это известно. Потом он вернулся домой в Швецию и умер. Это вам тоже известно.
— Я уже выразил соболезнования. Но думаю, к сожалению, горе нельзя ни с кем разделить. В горе человек одинок, как одинок и в смерти.
— Почему мой сын умер?
Он не смешался. Взгляд остался ясным, смотрел на нее в упор.
— Почему вы думаете, что я могу ответить на этот вопрос?
— Думаю, вы единственный, кто знает ответ.
— Что я, по-вашему, знаю?
— Почему он умер. И кто его убил.
— Вы сами сказали, что полиция уверена в самоубийстве.
— Это не самоубийство. Кто-то заставил его принять таблетки.
— Я по собственному опыту знаю, как трудно примириться с тем, что твой ребенок покончил с собой.
— Знаю, ваш сын покончил с собой, потому что был болен СПИДом.
Она заметила в глазах Кристиана Холлоуэя легкое недоумение, но он мгновенно взял себя в руки.
— Меня не удивляет ваша осведомленность. Судя по всему, ваш сын был в курсе дела. В наше время ничего не скроешь.
— Хенрик считал, что скрыть можно все. Например, исчезнувший мозг президента Кеннеди.
— Помню-помню. Комиссия Уоррена безрезультатно занималась этим вопросом. Очевидно, существует весьма простое объяснение, которого никто не искал.
— Хенрик говорил, для сегодняшнего мира типично, что правду скрывают те, кто заинтересован в восхвалении лжи. Или в ее использовании для грубых, но почти недоказуемых спекуляций.
— Вряд ли это характерно только для нашего времени. Не знаю эпохи, когда бы не происходило то же самое.
Читать дальше