Томас Харрис - Ганнибал

Старлинг числилась "пропавшей без вести", однако дело в этой связи было открыто отнюдь не по статье "похищение", поскольку никто не видел, чтобы ее действительно похитили.

Она ведь не состояла в списке действующих оперативников. Старлинг была отстранена от исполнения служебных обязанностей и о ее местонахождении никаких данных не было. Было выпущено полицейское сообщение о ее автомобиле с указанием его идентификационного номера и номерных знаков, но личность владельца при этом не упоминалась.

Дела о похищении требуют гораздо больших усилий от правоохранительных органов, нежели дела об исчезновении людей. Подобная классификация применительно к Старлинг привела Арделию Мэпп в такое бешенство, что она написала было рапорт об отставке из Бюро, но потом передумала и решила остаться, чтобы "действовать изнутри". Снова и снова Мэпп заходила на половину Старлинг, надеясь ее наконец обнаружить.

Как выяснила Арделия, файл доктора Лектера на сайте Нацонального центра криминальной информации почти не претерпевал изменений, пополняясь лишь совершенно тривиальными данными. Это тоже приводило ее в бешенство. Итальянская полиция наконец обнаружила компьютер доктора Лектера – карабинеры приспособились играть на нем в компьютерные игры в своей комнате отдыха. Аппарат тут же уничтожил всю заложенную в него информацию, едва следователи дотронулись до его клавиатуры.

Мэпп теребила любого, кто имел хоть какое-нибудь влияние в Бюро и до кого она могла достать, с самого момента исчезновения Старлинг.

Ее бесконечные попытки дозвониться до Джека Крофорда не давали никакого результата.

Она позвонила в Отдел психологии поведения, где ей сообщили, что Крофорд по-прежнему находится в больнице Джефферсона по поводу непрекращающихся болей в груди.

Больше она ему не звонила. А ведь Крофорд был послед-ним ангелом-хранителем Старлинг в ФБР.

Старлинг полностью утратила чувство времени. Беседы шли и днем, и ночью. Она сама говорила и говорила, многие минуты подряд, и сама слушала свои речи.

Иногда она начинала смеяться над собой, услышав очередное безыскусное признание, от которого в обычных условиях она умерла бы со стыда. То, что она сообщала доктору Лектеру, частенько изумляло ее самое, иной раз это были совершенно ужасные вещи – с нормальной точки зрения. Но то, что она ему говорила, всегда было правдой. Доктор Лектер тоже многое рассказывал ей. Тихим, ровным голосом. Что касается ее откровений, он выказывал к ним интерес и стремление узнать больше, но никогда не выражал удивления или осуждения.

Он рассказал ей о своем детстве, о Мике.

Иногда они вместе смотрели на один и тот же освещенный предмет, прежде чем начать очередной разговор, и почти всегда в комнате был лишь один источник света. А освещенный предмет менялся ежедневно.

Сегодня они начали разговор при единственном ярком световом пятне в комнате – это было отражение луча света от чайной чашки, но по мере течения беседы доктор Лектер как будто ощутил, что они проникли в некую еще не исследованную ими галерею во дворце ее памяти. Может быть, он просто услышал, как по другую сторону стены дерутся тролли. Он переставил чашку, заменив ее серебряной пряжкой от ремня.

– Это пряжка моего отца, – сказала Старлинг. И сложила руки, прижав их к груди, как ребенок.

– Да, – ответил доктор Лектер. – Клэрис, не хотите поговорить с отцом? Ваш отец здесь. Хотите с ним поговорить?

– Отец здесь! Конечно, хочу!

Доктор Лектер кладет руки на голову Старлинг, ладони над ее висками – это даст ей возможность видеть своего отца столько, сколько ей захочется. Он смотрит ей в глаза, глубоко-глубоко…

– Я понимаю, вам хотелось бы поговорить наедине. Я сейчас уйду. А вы смотрите на пряжку – и через несколько минут услышите, как он постучится в дверь. Понятно?

– Ага! Вот здорово!

– Вот и отлично. Вам только придется несколько минут подождать.

Еле ощутимый угол тонкой иглы – Старлинг даже не посмотрела вниз – и доктор Лектер покинул комнату.

Она смотрела на пряжку до тех пор, пока не услышала стук, два четких удара, и в дверях появился ее отец, такой, каким она его помнила, высокий, со шляпой в руке, волосы приглажены мокрой рукой, таким он всегда являлся к ужину.

– Привет, дочка! Когда в этом доме обычно кормят?

Он не обнимал ее уже двадцать пять лет, с самой своей смерти, но когда он прижал ее к себе, она почувствовала знакомые жесткие кнопочные застежки его рубашки – ощущение было тем же самым, что тогда, и пахло от него тем же дешевым мылом и табаком, и она всем телом ощутила, как бьется его огромное сердце.