Максим Якубовски - Откровения романтика-эротомана

Я небрежно принимаю очевидное: теперь меня преследует призрак.

И единственным освобождением от кошмара будет моя собственная смерть. В этом было ее послание. Неоригинальное и простое, и не надо перевода. Могло ли когда-то быть по-другому?

Корнелия категорически потребовала от Ивана личной встречи.

Ей нужно было рассказать ему об Укротителе Ангелов и о том, как она, на теперешний момент, решила эту проблему. Если она не расскажет, его заменят другим, и все превратится в непрекращающийся кошмар.

Это код чести.

Он был удивлен, причем не столько ее решительными действиями, сколько тем фактом, что в сложных слоях организации левая рука не знала, что делает правая.

Казалось, больше всего его волнует, что Корнелия использовала оружие, которым должна была пользоваться только во время выполнения последнего заказа и от которого ей давно следовало избавиться. Она уверила его, что на этот раз обязательно выкинет пистолет. Пусть верит в то, во что хочет верить.

Затем он гарантировал Корнелии, что немедленно примет необходимые меры, так что ей нет смысла переживать по поводу угрозы ее жизни.

У него определенно не было желания терять способного агента.

Корнелия поняла, что за душевное спокойствие ей придется заплатить сполна и в обозримом будущем у нее больше не будет привилегии свободы выбора и права вето на заказы. Только так это и работало.

У нее даже мелькнула мысль, что вся система была создана именно по этому принципу: единожды войдя, уже не выйти. И, вероятно, появление Укротителя Ангелов на поле боя было тесно связано с ее частичным отходом от дел. Именно таким способом организация предупреждала ее, чтобы она оставалась в зоне досягаемости, про запас.

В конце концов, она не может считать это прошлым.

Кто еще мог собрать на нее столь детальное досье, знать о всех ее наклонностях?

В следующий раз ее предупредят.

Но теперь лучше не задумываться над очевидными фактами.

Пока она ждала Ивана в другом офисе, он сделал несколько телефонных звонков, после чего заверил ее, что вопрос решен и ее больше не побеспокоят. Противники поняли ситуацию, и было достигнуто соглашение об отмене контракта. Как сказал Иван, не ссы в свой суп. Этой его интерпретации не хватало некой изящности, но Корнелия попыталась выглядеть благодарной. Никакого упоминания о следующих заказах. Пока.

Она сорвалась с крючка.

Не то чтобы она не испытывала никаких надежд на будущее, Корнелия не думала, что ее положение безвыходно.

Она сможет с этим жить.

Ей придется.

Она шла неторопливо по Мэдисон, и разлитая в воздухе прохлада предвещала предстоящую суровую зиму. Может быть, на этот раз занесет снегом даже каньоны Манхэттена? Корнелия помнила, как это было в прошлый раз и как ей это нравилось. Зимняя сказочная страна, как еще один археологический слой, укрывший городские шум и грязь, моментально спрятавший его грехи и тоску. Она была уверена, что это подходящая метафора, но какого черта, это же было весело — скитаться по белой стране, по только что заново созданным бульварам, припаркованные машины захоронены под тяжелыми горами снега, а город свободен от своих жителей, и только некоторые рискуют выйти на улицу. Она наглухо застегнула пиджак, ее тело уже начинало дрожать.

Пришла весна. Корнелия продлила контракт с сетью клубов в Сохо Гранд и танцевала стриптиз всю зиму. Приемлемые санитарные условия, отопительная система, которая никогда не портится, — все это было пока в диковинку, потому что в старых дешевых клубах царила неизбывная грязь. Новых заказов от Ивана не поступало. Ей было интересно, влияет ли экономический спад и на наемный бизнес? А, какая разница. Теперь у нее не было проблем с наличностью, и она продолжала прочитывать все подряд книги, пылящиеся на ее загроможденных полках, те книги, которые она собрала, скопила за прошлые годы.

Она бегло прочитала незнакомый ей раньше короткий рассказ Конрада Корженьовски, опубликованный в старом выпуске «Тин Хаус».

И на нее снова нахлынули воспоминания о не законченной в прошлом году работе.

Этот маленький рассказ было словно еще одной выбранной наугад главой из его последней книги, хотя он казался вполне целостным. Она узнавала свойственную только ему трогательность, его временами невыносимую меланхолию, но там фигурировали другие имена, другая хрупкая схема событий, и это, как и всегда, казалось, больше относится к области эмоций, вырываясь из ограничительных рамок оригинальной линии рассказа.