Эрик Гарсия - Ящер [Anonimus Rex]

— Я так понимаю, что это не телефонный разговор. — В моей жизни начинает вырисовываться некий узор, и становится утомительно следовать его изгибам по всему глобусу.

— Тут надо показывать, и, поверь мне, ты не поймешь ничего, пока своими глазами не увидишь всю эту чертовщину. Мне пришлось всю эту хрень отправить в Совет, и у них вот-вот начнется экстренное заседание по этому поводу, но кое-какие бумаги я для тебя скопировал.

— Что ты скажешь на то, что я больше не занимаюсь делом «Эволюция-клуба»?

— Ничего — фотокопии все равно в твоем распоряжении.

— А если я скажу тебе, что у меня нет денег на билет в Лос-Анджелес, что я официально внесен в черный список всех сыскных контор города, что мне плевать на Тейтельбаума и все его дела, что меня тут вот-вот прикончат и что мне понадобится прорва денег, чтобы вернуться в Нью-Йорк после нашего свидания?

Ему нужно время, чтобы все это переварить, но не так много, как я ожидал.

— Тогда я пройдусь пошлю тебе денег через «Вестерн Юнион».

— Это так важно?

— Это так важно, — отвечает он, и через два часа я стою в очереди в аэропорту с верным саквояжем в руках.

Время и место: Лос-Анджелес, пять часов спустя. Билет первого класса мне получить не удалось. Сотрудник за стойкой предложил мне обратиться к сотруднику за столом, сотрудник за столом предложил переговорить с экипажем, экипаж отправил меня обратно через весь терминал к сотруднику за стойкой, и к тому времени, когда я наконец понял, что да, они были бы счастливы предоставить мне место первого класса, мест уже не осталось, потому что последнее было продано час назад. А потому весь полет я провел зажатый между угрюмым компьютерным дизайнером, чей лэптоп и сопутствующие аксессуары загромоздили как его, так и мой откидной столик, и шестилетним мальчишкой, чьим родителям, дерьму собачьему, посчастливилось занять места первого класса. Каждые два часа его мамаша подходила к нашему неприкасаемому экономичному классу и просила мальчишку не беспокоить приятного мужчину — меня — по соседству, а Тимми (или Томми, или Джимми, не помню) торжественно клялся всеми персонажами комиксов, что свято придерживается правил. Хотя не успевала мать скрыться за разделяющей классы занавеской, он опять принимался колотить по всевозможным поверхностям, не исключая и части моего тела. Это был, без сомнения, будущий Бадди Рич, [10] Бадди Рич (1917–1987) — знаменитый барабанщик. но несмотря на весь его талант, я был готов, рискуя жизнью, здоровьем и утратой джазового гения, лично выкинуть его в ближайший аварийный люк.

Когда мне все-таки удавалось вздремнуть, я видел Сару.

В Лос-Анджелесе даже в аэропорту не сразу поймаешь такси, но в конце концов я все-таки отыскал одно, желающее доставить меня в Пасадену. Деньги, посланные мне Даном, тают на глазах; только билет на самолет без предварительного заказа обошелся мне более чем в две тысячи долларов. Я принимаю решение вернуть ему долг, как только снова встану на ноги, когда бы это ни произошло. Ну, а пока я по уши в дерьме и стремительно опускаюсь.

По сто десятой автостраде мы мигом доезжаем до парковой дороги Аройо Виста, а отсюда рукой подать до пригородного дома Дана, где он собирался провести выходные. Вскоре мы тормозим перед бело-голубым домом с пологой крышей, чуть не врезавшись в «форд-пикап», стоящий на подъездной дорожке. Я расплачиваюсь и вылезаю.

На крыльце Данова жилища лежит сегодняшняя «Лос-Анджелес тайме», распахнутые страницы шелестят на дующем с юга теплом ветру. Я осторожно перешагиваю через утренние заголовки, особо стараясь не наступить на воскресный комикс, и стучу в дверь. Эта дверь очень нуждается в покраске, поскольку лак давно слез под воздействием вездесущих химикатов, загрязняющих воздух, однако под ним крепкий дуб, мужественно отражающий мои удары.

Я жду. Вероятно, Дан оттягивается в гостиной, лежит в своей дешевой имитации кресла «Ленивец» перед виртуальной капельницей из чипсов «Читос» и супа «Чанки» и щурится, пытаясь разглядеть происходящее на двадцатидюймовом экране, потому что этот упрямый осел категорически отказывается от контактных линз. «Достаточно того, что я каждый день гримируюсь, — сказал он мне как-то. — Не хватало еще возиться с контактными линзами». Об очках при нем лучше не заикаться.

Проходит минута, и никакого отклика. Я пробую снова, на этот раз чуть посильнее.

— Данни! — кричу я, приставив губы так близко к двери, что чуть ли не целую ее. — Abre la puerta! — Дан поймет смысл моих слов — он может сказать «откройте дверь!» на шестнадцати языках и четырех азиатских диалектах. Таковы издержки работы полицейского детектива в Лос-Анджелесе.