Чарльз Маклин - Молчание

— Какую еще сделку? — Он чуть было не ляпнул Виктору, что они с женой собираются перебраться в Форт-Лодердейл, но вовремя одумался.

— Возможно, у тебя есть шанс выйти из дела, только доведи его до конца.

— Вы хотите сказать, я могу выйти чистым?

— Благоухая розами, свободным от всех обязательств.

— Давайте по порядку. Если я продолжаю работать на вас по делу Уэлфорда, вы согласны списать мне все долги, так?

Виктор улыбнулся.

— Капитал и проценты.

— И после этого я свободен?

— Как птица.

Хендриксу не понадобилось производить сложные арифметические действия. По одним процентам он, так или иначе, выплачивал Виктору больше пятидесяти тысяч в год. Исходная же сумма займа не уменьшалась. Виктор знал, что вся жизнь Хендрикса была подчинена стремлению выбраться из долгов и хотя бы на время перестать думать о деньгах. Эдди не мог отказаться от такого предложения. И в то же время не хотел показывать, что горит желанием его принять.

— Что ж, при таких условиях жить можно.

Они ударили по рукам.

— Только осторожно. Пока между нами существует взаимопонимание. Если что сорвется, Эдди, все шишки повалятся на тебя. В случае чего тебя пустят в расход.

— А вторая причина? — Хендрикс вспомнил историю, которую рассказал ему Виктор. О дереве с повешенными.

— Мне нужна еще пара дней, чтобы все устроить. Твоя задача — раздобыть свежую информацию.

— Зачем оттягивать? Карен от страха может сбежать в любой момент.

— Я с ней сегодня встречаюсь, чтобы получить проценты. Могу поговорить с ней, попробовать ее вразумить.

— Я бы на это не рассчитывал.

— Ты хочешь сказать, что Хейнс не забрал деньги?

— Она пошла сама. Я вел ее до камер хранения. Даже пришел туда первым, но не смог подобраться достаточно близко, чтобы увидеть, что произошло. Могу только сказать, что вышла она без чемодана.

— Без чемодана, говоришь?

— Она приходила за деньгами.

— Может, она взяла только на уплату процентов. А кейс оставила, чтобы Хейнс забрал его позже.

— Видели бы вы ее лицо! Я думал, ее хватит инфаркт.

Виктор прислонился к перилам, потом снова посмотрел на Хендрикса.

— Черт бы меня побрал! — Он опустил поля шляпы, чтобы солнце не било в глаза. — Их облапошили. Ты это понимаешь?

— Если деньги взяли не вы… — проговорил Хендрикс как бы полушутя, в порядке рабочей гипотезы. — Думаете, может, Уэлфорд?

Виктор улыбнулся ему в ответ, не проронив ни звука.

— Вдруг он решил проверить, — начал или, вернее, продолжил Хендрикс, — правда ли то, что вы рассказали ему о жене? Он мог по-тихому выкрасть у нее ключ от камеры. Сделать копию. Ему это раз плюнуть. И вот, открыв дверцу ячейки, он обнаруживает добычу и думает: а какого черта, деньги-то все равно мои! Забери он деньги, это, мягко говоря, осложнило бы дело для Карен и ее дружка, которые, как он считает, собираются его убить.

— Уэлфорд начисто отрицает, что нашел ключ.

— Еще бы!

— Всех их, на хер, облапошили.

За морем на всей линии горизонта сгустилась мгла, белый вал медленно дрейфовал к берегу, приближая видимый край света.

— Я любил приходить сюда, когда жил в Бруклине. Прогуляться вдоль океана, — сказал Виктор.

— Да, вы говорили, я помню.

— В те времена, когда эта территория была пригодна для человеческой жизни. И каждый раз я, как в молитве, благодарил судьбу за то, что она занесла меня в США. Я никогда не воспринимал то, что дала мне эта страна, как нечто само собой разумеющееся.

— А вы больше никогда туда не ездили? В Боснию, то бишь.

— И ты еще спрашиваешь? — Виктор сощурился. — После всего, что я тебе только что рассказал?

— Виктор, мне надо идти. Дел невпроворот.

— Нет уж, подожди. Я хочу, чтобы ты дослушал. Ты спрашивал, что произошло в Ясеноваце. На следующий день после нашего приезда туда пригнали толпу сербских женщин и детей из окрестных деревень. Усташи велели им сесть на землю. Потом взялись за дело.

— Да что вы все об этом! — Хендрикс визгливо хохотнул.

— Они накинулись на толпу с тесаками, дубинками и железными прутьями — кого зарезали, кого забили до смерти. Там же, на месте. Среди убийц были и женщины, симпатичные такие девахи в униформе и жестких нарукавниках с прикрепленными к ним ножами, чтобы легче было перерезать жертвам горло. Народу было — тьма-тьмущая, так что до моей матери добрались только к вечеру. Она крепко прижимала к груди мою трехлетнюю сестричку Надю. Так они и умерли. На глазах у отца, которого привязали к столбу у кирпичного завода и заставили смотреть. Хотели проверить, правду ли он говорит.