Меган Эбботт - Как ты смеешь

В конце концов мы идем к ней домой и спускаемся в подвал. Туда никто никогда не суется, кроме ее брата, который раньше часто лазил туда с приятелями вдарить по сиропу от кашля [29].

Мы садимся на диван. В окошко под самым потолком струится лунный свет, и я начинаю наш любимый ритуал. То есть, он раньше был любимым – мы почему-то давно о нем забыли.

Достаю из рюкзака масло с витамином Е и массирую правое колено Бет. Она повредила связки, упав на мраморный пол в школьном коридоре. Иногда с ней такое случается.

Кончиками пальцев, легко, как крылышками, поглаживаю больное место – так, как ей нравится больше всего.

А после она намазывает руки бальзамом из сладкого миндаля и делает массаж мне, только пожестче.

Мы придумали это лет в десять, в лагере для маленьких чирлидерш; это был наш ритуал, который всегда нас успокаивал. Иногда даже вводил в подобие сверхъестественного транса.

Как-то раз, запыхавшись после массажа, она призналась, что ничто никогда не расслабляло ее так, как эти прохладные прикосновения.

Мы бросили это, когда нам исполнилось четырнадцать. В этом возрасте все меняется, или ты вдруг понимаешь, что все уже изменилось. Я не помню, почему мы перестали. Время ускользает от нас. Вот что я знаю точно.

Сейчас, в подвале, нас охватывает чудовищная ностальгия. Такой Бет я не видела давно: Бет подвальных ночей, когда мы сами раздували свои подростковые страхи или грезили о колледже: у меня никогда не получится… а что если мы никогда… а будем ли мы когда-нибудь?..

Я и забыла, что мы можем быть такими, что были такими до того, как стали всем.

Ее руки медленно опускаются к моим икрам, новому предмету моей гордости. Вот она, мышца, крепкая, как плотно закрытый бутон.

Ее большой палец скользит к центру икры, задерживается там, медленно и болезненно разминает мышцу – самое твердое место – а потом сдвигается выше, туда, где расходятся две мышечные головки. Кончик ее пальца – как раскаленный прут. Мне всегда нравилось это сравнение.

Бет удается расслабить мышцу так же, как она расслабилась в последнем прыжке. Под кожей как будто растекается теплая влага; все кажется таким прекрасным.

– Много напрягала икру сегодня, – замечает она. В подвале так темно, что я вижу только белки ее глаз и серебристую подводку.

– Да, – бормочу я. – Сальто назад.

И тут меня охватывает чувство, что она все знает.

– И как ощущение? – шепчет она. – Когда наконец получилось.

– Как сейчас, – я вздрагиваю от сильного нажатия. – Но лучше.

– Это тебе, – говорю я. – В знак благодарности.

Мы стоим на дорожке у дома тренера.

– За сальто, – добавляю я.

Она подносит подарок к глазам и рассматривает его в свете фар.

– Мой браслет. Ты сказала, что он тебе понравился.

«Ты что у нас, ведьма, Хэнлон?», – спросила она, когда впервые заметила у меня этот браслет. Я показала ей подвеску-ладонь с глазом посередине и симметричными большими пальцами, инкрустированную зеркальными пластинками – древний амулет, защита от дурного глаза.

– Мне бы не помешал такой, – сказала она. Может, она тогда просто пошутила, но мне захотелось подарить ей браслет.

И вот она держит его, теребит пурпурный шнурок и будто не знает, что сказать.

Я переворачиваю подвеску, чтобы она увидела глаз в центре зеркальной ладони.

Она протягивает мне руку, чтобы я надела ей браслет.

– Его два раза нужно оборачивать, – объясняю я и показываю, как именно.

– Двойная защита, – с улыбкой отвечает она. – То, что мне нужно.

– Ты Эдди, да? Любимица Колетт, – говорит он, когда я усаживаюсь на заднее сиденье. На переднем тренерша красит губы, глядя в зеркало заднего вида. У нее новая темно-бордовая помада. Губы выглядят влажными, зовущими. Это смущает меня, и я стараюсь не смотреть.

«Эдди, – сказала она, глядя на крепко завязанный защитный браслет на запястье, – у меня идея» .

Вот как получилось, что поздним вечером я сижу в джипе сержанта Уилла. Машина такая огромная, что я чувствую себя в центре обитой бархатом шкатулки. Здесь все такое темное и мягкое, и возникает ощущение, что никто извне до тебя не доберется.

Смотрю на него и думаю, как же все это странно. Это сержант Уилл, но он не в форме, а в отглаженной рубашке; на подбородке щетина. Но главное – его взгляд: он больше не холодный, не сосредоточенный, как в школе, когда в потной толпе учеников он выискивает рекрутов, замечая все потерянные души, мелькающие в наших коридорах, даже тех, на кого я никогда не обращаю внимания: подростков из неблагополучных семей, кто живет у шоссе.