Меган Эбботт - Как ты смеешь

– Я не считаю тебя старой, – говорю я.

Некоторое время мы просто сидим, а потом она начинает рассказывать. Как все началось у них с Уиллом.

Он увидел ее на парковке после школьной ярмарки и заметил, что у нее печальный вид. Предложил посидеть в его машине, припаркованной на Несс-стрит, послушать музыку. «Иногда это поднимает мне настроение», – сказал он и предположил, что, может, и ей поможет.

А она даже не думала, что выглядит грустной.

Они сели к нему в машину и стали слушать песни чернокожей певицы, о которой она раньше даже не знала. Голос у той был проникновенный, жалобный: «Не ходи к чужим, дорогой; приди ко мне» [28].

И музыка как-то странно подействовала на них: они вдруг заговорили о серьезном, о личном.

Она рассказала о том, как чувствовала себя после рождения Кейтлин: так, словно ей наконец сообщили тайну жизни, и тайна заключалась в том, что все, что она да этого считала важным, на деле оказалось лишь разочарованием и пустым звуком.

А потом он рассказал ей о своей жене.

– Помнишь тот репортаж в новостях? – шепчет Колетт, наклоняясь ближе. – Пару лет назад наркоман из пригорода влетел в витрину «Аптеки Кента». И убил женщину, которая была там.

Не то чтобы я хорошо это помнила, такие истории для меня как помехи на крайних частотах, но в памяти всплывает фотография из новостей и газет, которая всех шокировала: разбитая витрина, залитая красным, скрюченная фигурка на полу.

– Это была жена Уилла, – с горечью говорит Колетт. – Она была на пятом месяце беременности.

В тот вечер, сидя рядом с нею под дубом на Несс-стрит, он рассказал все. Как перевернулась его жизнь, как изменился его взгляд на мир. Что год службы в Афганистане не шел ни в какое сравнение с той черной пропастью, которая осталась в нем после ее смерти.

Они проговорили час, может, два, и когда его рука как будто по ошибке опустилась ей на колено, она почувствовала, что так и должно быть.

Это чувство застигло ее врасплох; в животе ухнуло, и он заметил это. Тогда и началось; закрыв глаза, она подумала: « Это происходит, прямо сейчас. Это должно было произойти. Почему я сразу не поняла?»

« У тебя есть то, что мне нужно », – сказал он ей. На самом деле все было наоборот.

Заднее сиденье машины, пряжки ремней безопасности, впивающиеся в спину, ее ступня, скользящая по стеклу.

После, когда ее дрожащие руки беспомощно обвисли, он помог ей застегнуть рубашку и заколол волосы. С той же нежностью, с какой Мэтт Френч застегивал платьице Кейтлин и завязывал шнурки на ее маленьких ботиночках.

Я возвращаюсь домой и на лужайке перед домом вижу Бет. Она ждет. В последний раз я видела ее на том же самом месте, когда нам было по девять, и вид у нее был такой же грозный. Зачем ты ходила на день рождения к Джилл Рэндалл, ведь мы же решили, что мы ее ненавидим?

Такой же вид был у нее прошлым летом, когда она сидела, свесив ноги, на верхнем ярусе моей койки в чирлидерском лагере и спрашивала, с чего это я решила не ночевать с ней в одной комнате.

– Ты где была? – бросает она. – Есть разговор.

– У тренера, – отвечаю я, не в силах сдержать радости в голосе. Тело все еще чувствует приятную гибкость, сердце распирает от гордости и ощущения собственной силы.

– Какая же она предсказуемая, – Бет разглядывает меня с головы до ног. – Теперь небось хочет, чтобы ты стала ее лучшей подругой, да? Секретничаете на этом ее диванчике с распродажи мебельного супермаркета? Она думает, что нами можно помыкать, как дешевыми шлюшками. Надеюсь, ты не превратилась в шлюшку, Эдди? Скажи, ты не шлюшка, а?

Я молчу.

– Может, все-таки шлюшка? – она делает шаг мне навстречу. – А тренерша – твой сладкоголосый сутенер, нашептывающий на ушко обещания?

– Я тренировалась, – отвечаю я. – Она наш тренер.

Бет складывает руки на груди и окидывает меня взглядом.

Я молчу.

– Ты что же, ничему не научилась, Эдди? – спрашивает она. Не знаю, что она имеет в виду, но в одном уверена – ей надо успокоиться.

Мы стоим молча, у меня мерзнут руки, а дутая куртка Бет расстегнута.

И тут я вижу что-то в ее взгляде, что-то оставшееся с тех давних времен, когда мы вместе прятались в тоннелях на детской площадке и дули на ссадины, полученные на школьном дворе.

Никто не понимает Бет по-настоящему, все считают ее сильной и за этим не видят больше ничего. Но я вижу больше.

И вот я протягиваю мизинец и переплетаю с ее мизинцем, а она стряхивает его и снова что-то бурчит про тренершу и ее притворную дружбу. Но я вижу, что она немного расслабляется: плечи опускаются, и она больше не напоминает раздутую от гнева жабу.