Билл Нэйпир - Икона и крест

Теперь туман начал рассеиваться. Дорога огибала обширные болота, из которых брал свое начало Туид, а дальше вилась вдоль края Чертова Котла. Путь был опасным, и я проявлял всяческую осторожность. Огромный провал был заполнен туманом, и казалось, что в нем кипит вода. Дорого резко пошла вниз, к Моффату, где из дюжины труб поднимался дым. К полудню я уже шел через деревню и не встретил на своем пути ни души.

Теперь я стоял на границе своего мира. За Моффатом начинались незнакомые мне места. Я ждал приключений. Впрочем, мой настрой разбавляли дурные предчувствия. Я продолжал идти на юг, и к вечеру моя дорога слилась с другой, главной, которая вела в Карлайл и дальше на юг.

На то серебро, что дала мне мать, я мог питаться в течение нескольких недель. В руках я нес подаренное Учителем копье, а в рукаве, в закрепленных на предплечье ножнах, притаился кинжал. За время моего долгого пути я не единожды задумывался о прошлом этого диковинного человека и об историях, которые мог бы мне поведать этот кинжал. И все равно, с копьем и кинжалом я чувствовал себя в безопасности. Вздумавший подстеречь меня грабитель мог запросто остаться лежать с перерезанным горлом.

В моей суме был не только кошелек с деньгами, но еще маленькая Библия и — да благословит Господь моего преподавателя! — „Жизнеописания“ Плутарха в переводе Томаса Норта. Бесполезный груз? Моя мать так и сказала бы. Однако меня ждали испытания, а спасение мое таилось в мудрости глубоко свободных людей: Солона, Филопемена, Тита Квинция Фламинина, Гая Мария… Их мысль, пробившись сквозь пелену времен, разгоняла страхи и освещала путь, до тех пор скрытый во тьме. Их дружеское присутствие делало меня сильнее, и я искренне верю, что без них не дожил бы до этого дня.

Вам может прийти в голову, что идущий по незнакомым местам деревенский паренек — подходящая жертва для завзятых ловкачей, которые готовы притвориться любезными попутчиками, хотя интересуют их лишь его монеты. Некоторые и вправду пробовали завязать со мной знакомство. Это произошло в первый же день, когда я, с наступлением темноты, остановился на постоялом дворе, где дарили жара и веселье.

Не буду утомлять вас описанием всего, что приключилось со мной за время долгого пути на юг: обстоятельства заставляют меня беречь бумагу. Благодаря этим же обстоятельствам я вынужден писать в спешке — ибо на вопрос, выживу я или нет, ответ будет получен еще очень не скоро. Ограничусь лишь тем, что скажу: трудности оказались мне по плечу. Зато когда три недели спустя я вошел в Лондон — без монеты в кармане и с истершимися подошвами — с меня сняли мерку и нашли непригодным для мира людей.

Туман над великим городом я увидел за полдня до того, как передо мною предстал он сам».

«На подходах к городу мне стали попадаться дома, подобных которым я не встречал ни разу в жизни. Они походили на дворцы и своим великолепием почти не уступали замкам, виденным мною издалека, пока я шел на юг. К некоторым из них вели длинные широкие проходы. Сами дома были окружены правильно расположенными деревьями и кустами, и при взгляде на эти узоры становилось ясно, что это дело человеческих рук. Дорога стала шире. Время от времени мимо меня проезжали всадники — иногда по одному, иногда по двое или трое — прекрасно одетые, с длинными узкими мечами в ножнах. Дома уменьшились и лепились близко один к другому, а места для садов вокруг них я почти не видел.

Теперь я встречал обыкновенных прохожих, которые почти не обращали на меня внимания. На всем долгом пути из Шотландии я предпочитал оставаться в одиночестве — „держа язык за зубами“, как сказал бы Учитель. Я был столь враждебен и неразговорчив, что незваные попутчики быстро находили повод для расставания. Здесь я с такими трудностями не сталкивался. Мне даже не кивнули ни разу.

Я шел по городу уже час. Мимо тянулись ряды жавшихся друг к другу домов, сотни прохожих месили уличную грязь. Мне тут же вспомнился наш коровник. Впрочем, даже он вонял меньше. Я начал ловить на себе любопытные взгляды. Наверное, внимание привлекала моя одежда — бриджи с шапкой — и копье. Мимо меня, хихикая, пробежали две молодые женщины — каждая прикрывала рот ладошкой, а на их лицах я заметил какой-то белый порошок, что показалось мне весьма странным.

Все то время, что я приближался к центру города, суеты и шума вокруг меня становилось больше: какие-то люди тянули за собой тележки, полные овощей, магазины выставляли в витринах покрытое мухами мясо, женщины несли мешки с хлебом и мукой… Всадников стало тоже больше. Они были в чулках (как у моей матери), в одежде с оборками и в повязках из белой материи вокруг шеи, носили мечи и обычно держались с некоторым самодовольством, а их кони не уступали хозяевам в великолепии и высокомерии. Другие лондонцы — одетые в лохмотья, покрытые вшами — протягивали сложенные горстью ладони, прося милостыни. Один или двое играли на мандолинах, как принято у попрошаек в Ланарке.