Рассел Эндрюс - Гадес

В 2001 году Хармон-старший покинул свой уютный угловой офис и отправился послом в Китай. В 2003-м скончалась на больничной койке бостонской больницы Патрисия, его жена, мать Эвана. В продолжавшейся несколько лет борьбе с раком верх одержала болезнь. Г. Р., не видевшийся с женой четыре месяца, прилетел из Пекина в Бостон на похороны, а через три дня вернулся в Китай.

Должность посла он занимал до середины 2005-го, до первого сердечного приступа, положившего конец его карьере политика и покорителя чужеземных стран. С тех пор он жил в Нью-Йорке, работал консультантом в «Восхождении», хеджевом фонде сына. Его имя перестало мелькать в газетах. Он больше не появлялся в телевизионных интервью. Единственное, что он делал с прежней регулярностью, — играл в гольф. Каждый день, если не было дождя, он отправлялся в Уэстчерширский загородный гольф-клуб и ровно в четыре часа делал первый бросок. Именно в это время — в силу привычки, собственной пунктуальности и потому что в эту пору на поле больше никого не было. Иногда он прихватывал кого-нибудь из партнеров по фирме, иногда приятеля. Но в основном ходил один. Г. Р. Хармон предпочитал командной игре одиночную — мальчик, таскающий за тобой клюшки, не в счет. «Куда легче смухлевать, если тебя не видит никто, кроме человека, которому ты платишь за сопровождение», — подумал Джастин.

Больше ничего существенного он этой ночью не раскопал. В каком направлении двигаться, пока непонятно, хотя есть кое-какие имена и названия, уже хорошо. И тенденции, модели поведения. Пока неясные, едва уловимые, но они есть. Осталось только понять, что они означают.

В шесть тридцать утра Джастин Уэствуд оторвался от компьютера и вытянулся на кушетке в гостиной. В шесть тридцать пять он уже крепко спал. Поспать удалось ровно двадцать пять минут. Даже сквозь сон он услышал настойчивый телефонный звонок. И в семь утра, когда, пошатываясь, он добрел до своего маленького рабочего стола и снял трубку, сон как рукой сняло.

Ли Лин притаилась в темноте и, не двигаясь, ждала.

Ждать было нетрудно. Ее учили, что время можно подчинить. Что время не важно. Время годится только для того, чтобы обрести власть над слабаками, которые его подчинять не умеют и подчиняются ему сами.

Стоять неподвижно тоже не составляло труда. Этому приему под названием «Молчаливый дуб» ее научили в возрасте трех лет. Вот тогда стоять не шевелясь было настоящей пыткой. Малышке хотелось подвигаться, повертеться, побегать. Но за малейшее движение, даже самое незаметное, следовала суровая кара. К пяти годам она уже могла простоять четыре часа, как истукан. В семь — круглые сутки, если понадобится. В десять у нее не возникало даже мысли о том, чтобы дернуться или убежать на свободу. Неподвижность к тому времени превратилась в свободу. Свободу от тела. В процессе обучения Ли Лин постигла, что тело лишь инструмент на службе у разума. Оно подчиняется приказам. Само по себе оно не чувствует ничего — ни удовольствия, ни неудобства, ни боли. Тело будет чувствовать только то, что позволит Лин.

С наставником она начала работать прежде, чем научилась ходить. Он обучил ее разным видам боевых искусств, дав понять, что постигает она именно искусство, а не что иное. Искусство движения. Искусство власти. Искусство жестокости. Последняя ступень — искусство жизни и смерти.

Она больше тяготела к мастерству синь-и, [1] Стиль китайского у-шу. восхищаясь его отточенными короткими выпадами. Все тщательно взвешено и продумано, без права на ошибку. Главное в этом искусстве — знать, когда двигаться не надо. Оно помогло ей довести до совершенства усвоенное в детстве, то что она и так чувствовала: красота в неподвижности. А красоты она жаждала со страшной силой. Красоты в любом обличье. Красоты — сравнимой с ее собственной.

С тех пор как она научилась замирать без движения, к ней пришло осознание своей необычности. Она видела, какими глазами смотрят на нее мужчины. И женщины тоже. В их взглядах она читала желание, зависть, ярость, преклонение. Люди не сводили с нее глаз. И ей хотелось еще и еще, ей было мало, ей не хватало красоты. Ей нужно было все сразу.

С возрастом ее черты обрели еще большую утонченность. Тело вытянулось, стало гибким и сильным. Пальцы порхали изящными мотыльками, густые темные волосы спадали живым водопадом. Сияющая гладкая кожа. Темно-зеленые глаза манили, притягивали, увлекали в сокровенную обитель, как завлекают своим пением сирены, а потом жестоко отвергали любого, кто имел дерзость в эту обитель проникнуть. В отрочестве она продолжила заниматься синь-и, осваивая самые сложные движения — «Тигр в прыжке», «Вертящийся кузнечик», «Пчелиное жало». Они покорились ей. Ей покорялось все, чем она пробовала заниматься, все, чего касалась. А когда наставник решил, что она взлетела слишком высоко и не в силах укротить собственную гордыню, пришел его черед покориться. Она помнила, каким движением сломала ему хребет, — ее собственная находка, первое созданное ею произведение искусства. Она назвала этот удар «Разбивающееся стекло». Перед ней до сих пор стояло удивленное лицо наставника. И она легко могла вызвать в памяти чувство небывалого удовольствия, которое испытала, когда он молил прекратить его страдания, подарив ему смерть. На этот раз она подчинилась. Моментальный бросок, «Поцелуй скорпиона», и все кончено.