Джон Харви - Ты плоть, ты кровь моя

Что будет делать, когда приедет, он сам еще толком не знал – ну порыщет вокруг, может, порасспрашивает местных, потрясет кое-кого, поизучает местность.

Возле Эксетера движение стало более интенсивным. Элдер включил радио, прошелся по привычным каналам: Радио-2, 3 и 4, «Классик FM». По большей части он предпочитал тишину. Широкие шоссе, потом узкие местные дороги через пустоши Йоркшира, за ними – шоссе А171, петляющее между лесом и болотами; справа иногда виднеется море. К тому моменту, когда впереди показались руины аббатства в Уитби, у Элдера уже болела поясница, левую ногу свело, в горле пересохло. Он медленно проехал по набережной вдоль внутренней гавани, потом припарковал машину, взял свою сумку и пешком одолел короткое расстояние до гостиницы «Уайт Хорс энд Гриффин» – полсотни метров по мощенной камнем Черч-стрит.

Номер он заказал заранее, тот оказался под самой крышей: чистые простыни, удобная кровать, мягкое кресло. На три дня, может, на четыре – он не знал наверняка. Не спеша принять ванну, переодеться, потом поесть в ресторане внизу – он оказался гораздо голоднее, чем ожидал, – и запить все пинтой пива. И как только голова его коснулась подушки, он сразу же заснул. Крики чаек, резкие и непрекращающиеся, разбудили его около пяти утра.

Сьюзен Блэклок приехала сюда из Честерфилда вместе с родителями, на каникулы. Две недели в жилом фургоне в «Хейвен холидей парк», высоко на скалах, возвышающихся над Уитби с видом на Солтуик-Бей. Единственный ребенок в семье, она, пока училась в общей начальной школе, вроде была вполне счастлива и всем довольна, хорошего поведения, добросовестная и честная; ее довольно часто приглашали на вечеринки, школьные конкурсы на лучший торт к празднику, костюмированные балы, обычные игры – «испорченный телефон», «музыкальные стулья», фокусники, в чьих руках предметы исчезают прямо на глазах. В первые годы в единой средней школе она, однако, как-то ушла в себя, стушевалась, стала незаметной, так что на родительских собраниях учителям нужно было напоминать, кто она такая. Но затем, когда ей стукнуло четырнадцать, у нее проснулся интерес к театру, к драме, актерский талант, которого прежде в ней никто и не подозревал; выглядело это так, словно, взяв новую роль, примеряя на себя чужой характер, чужую жизнь, она обретала собственный голос. В бледно-голубом платье и с огромным белоснежным бантом, она была Алисой, следующей за белым кроликом в страну чудес; храбрая при любых обстоятельствах, словно глухая к окружающим ее ужасам войны в «Мамаше Кураж», она вызывала слезы не только у собственных родителей.

Все это вызвало к ней повышенный интерес, придало ей уверенности в себе, пусть даже лишь показной, обеспечило ей подруг и мужское внимание. В пятнадцать она была уверена, что влюбилась – в семнадцатилетнего, с татуировками на спине и на руках; он пил водку из горлышка и иногда нюхал клей. Родители устроили ей жуткую взбучку и установили для нее новые жесткие правила поведения. Она не подчинялась, она угрожала, умоляла, плакала, возвращалась домой после двух ночи. «Вы ничего не понимаете! – кричала она. – Вы просто ничего не понимаете!» Но ее мать все прекрасно понимала.

Однажды, когда Сьюзен прогуляла школу, чтобы встретиться с ним, своим любимым, он на свидание не пришел. При встречах на улице он отворачивался. Когда она набралась смелости и сама подошла к нему в пабе, где он сидел с приятелем, он рассмеялся ей в лицо.

Шесть недель она страдала, полагая, что сердце ее разбито, а потом однажды утром проснулась, оделась, переделала все дела, которые нужно было сделать, и вдруг обнаружила, что вовсе о нем не думает. В тот вечер, к полному неудовольствию отца, они с матерью все время хихикали, как две сестрички, несколько часов подряд проболтали на пониженных тонах, обнимаясь и плача.

Эти каникулы означали для нее новый этап жизни: в сентябре она начнет учиться в приготовительном колледже, а там в программе курсы английского и драмы, изучение СМИ, теории искусств, дизайна. А потом, в третий вторник августа, она исчезла – это было в августе четырнадцать лет назад.

Надев два свитера, чтобы уберечься от пронизывающего ветра, дувшего с раннего утра, Элдер обошел оба пирса, прикрывавших внутреннюю гавань. Здесь поодаль друг от друга, упрятанные в свои «всепогодные» одежки, стояли рыболовы; удочки на ограждении, сигареты прикрыты сложенными чашечкой ладонями, так что тлеющие огоньки едва видно. Напротив рыбного рынка с рыбачьей лодки выгружали ночной улов, другая лодка подходила к берегу. Элдер знал, что в Великобритании каждый год пропадает без вести почти десять тысяч человек и что из этого числа почти треть так никогда и не удается ни выявить, ни найти.