Дин Кунц - Краем глаза

Он не шевельнулся, Тревожащийся Медвежонок, остался сидеть в этом крайне неудобном положении, руки висели плетьми, голова свесилась набок, словно у него не хватало сил держать ее прямо.

— Дай мне… увидеть тебя.

Ее трясло, страх туманом застилал голову, мысли путались, поначалу она не поняла, о чем он, чего хочет, а потом увидела, что окно на его стороне разбито, что дверца искорежена, чуть ли не сорвана с петель. Хуже того, весь бок «Понтиака» после чудовищного удара вдавлен в кабину. И куски металла, словно стальные зубы механической акулы, вгрызлись в плоть Джо, круша ребра, подбираясь к теплому сердцу.

Дай мне… увидеть тебя.

Джо не мог поднять голову, не мог повернуться к ней… потому что его позвоночник поврежден, возможно, сломан, и он парализован.

— О, святой боже, — прошептала Агнес. Она всегда считала себя сильной женщиной, сила ее покоилась на прочном фундаменте веры, с каждым глотком воздуха она всегда вдыхала и надежду, но сейчас вдруг стала слабой, как неродившийся ребенок в ее чреве, страх вытеснил все остальные чувства.

Она наклонилась вперед, к нему, чтобы ему не приходилось очень уж скашивать глаза. А когда трясущейся рукой коснулась щеки Джоя, его голова упала вперед, шейные мышцы превратились в веревки, подбородок уперся в грудь.

В разбитые окна ветер бросал холодные капли дождя. Слышались голоса людей, сбегающихся к «Понтиаку», издалека доносились раскаты грома, в воздухе стоял озоновый запах грозы и, более слабый, но куда более ужасный, — крови, но эти подробности не могли заставить Агнес поверить, что происходит все это наяву, поскольку даже самые страшные кошмары казались ей более реальными, чем случившееся.

Она обхватила лицо Джоя обеими руками, но едва смогла поднять его голову, страшась того, что может увидеть.

Глаза его как-то странно сверкали, такого она никогда за ним не замечала, словно сияющий ангел, собравшийся вести мужа в иной мир, уже вселился в его тело и готовился сделать первый шаг.

— Я… ты любила меня, — в голосе не слышалось ни боли, ни отчаяния.

Не понимая, о чем он, думая, что он непонятно зачем спрашивает, любила ли она его, Агнес ответила:

— Да, конечно, мой глупый медвежонок, мой глупый человечек, конечно, я любила тебя.

— Это… единственное, что имело значение… — шептал Джой. — Ты… любишь меня. Благодаря тебе у меня была хорошая жизнь.

Она попыталась сказать, что он выкарабкается, что они еще долго будут жить вместе, что вселенная не столь жестока, чтобы забрать его в тридцать лет, когда впереди у них еще целая жизнь, но правда била в глаза, а лгать ему она не могла.

По-прежнему веря во всемогущество Создателя, по-прежнему вдыхая надежду с каждым глотком воздуха, она не могла помочь ему, как бы ей этого ни хотелось. Агнес почувствовала, как перекашивается у нее лицо, как дрожат губы, попыталась подавить рыдание, но оно вырвалось наружу.

Сжимая руками дорогое ей лицо мужа, она поцеловала его. Встретилась с ним взглядом, яростно моргнула, смахивая слезы, потому что хотела заглянуть ему в глаза, видеть его, видеть его душу, видеть до того самого момента, когда она покинет бренное тело.

Люди уже собрались у автомобиля, пытались открыть искореженные дверцы, но Агнес отказывалась замечать их присутствие.

И Джой, вложив последние резервы сил в пристальный взгляд, выдохнул: «Бартоломью».

У них не было знакомых с таким именем, она ни разу не слышала, чтобы Джой произнес его, но она поняла, чего он хотел. Он говорил о сыне, которого так и не увидел.

— Если будет мальчик… Бартоломью, — пообещала она.

— Будет мальчик, — заверил ее Джой, словно ему открылось будущее.

Кровь заструилась по нижней губе, по подбородку, алая артериальная кровь.

— Милый, нет, — взмолилась она.

Душа исчезла из его глаз. Она хотела пройти сквозь глаза, как проходила Алиса сквозь зеркало, последовать за прекрасным сиянием, которое таяло с каждым мигом, войти в дверь, которая открылась для него, сопроводить из этого залитого дождем дня в вечность.

Но дверь эта предназначалась только для него — не для нее. Не было у нее билета на поезд, который прибыл за ним. Он вошел в вагон, поезд отбыл вместе со светом в глазах Джо.

Агнес наклонилась к нему, последний раз поцеловала в губы, и кровь его на вкус была не горькой, но священной.

Пепельно-серый цвет растворялся в густеющем сумраке, тени становились все более темными, и ни единый звук не нарушал тишины, в которой пребывали Каин Младший и мужчина с родимым пятном на лице.