Максим Шаттам - Кровь времени

Рассказ потряс воображение Азима, он даже забыл, где находится и что делает среди всех этих полос материи, свисающих с потолка.

— А ее руки… я видел также ее руки. Даже во тьме я разобрал, что эти руки не принадлежат человеку. Слишком длинные пальцы и… и заканчиваются огромными когтями.

Азим моргнул… Он уже пришел в себя и вновь ясно представлял, что нужно делать дальше. Задал торговцу несколько вопросов; выяснилось, что тот жил примерно в пятистах метрах от того места, где встретился с гул старый курильщик.

— У вас есть дети? — спросил Азим.

— Четверо.

— Тогда не разрешайте им спать на крыше, даже если будет жарко.

Торговец подошел к детективу:

— Вы что, спятили?! Я видел это чудовище! И никогда не позволил бы ничего подобного! Мои дети больше не ходят на улицу одни!

— Разумная предосторожность. Хотя я считаю маловероятным, что эта… это существо вновь появится в вашем районе…

— Разве вы не знаете? — удивился торговец. — Она приходит сюда время от времени. Я видел ее несколько раз…

«Бред какой!» Марион встала, чтобы размять онемевшие мышцы. «Вся эта история о некоем существе, бродящем по ночам, которое называют гул, — бред чистой воды!» Она взглянула на черную обложку дневника: что это за текст, во что она вляпалась? Впервые с тех пор, как она начала читать эту книгу, Марион почувствовала смущение. Да, описание мертвых детских тел вызвало у нее легкий приступ дурноты, но все же это часть рассказа, непременный атрибут расследования. А теперь она не знает, кто — человек или эпоха — виной той наивности, с какой изложена история о монстре.

Автор дневника, Джереми Мэтсон, описывал от первого лица то, что пережил или прочувствовал сам, и посвящал многословные отступления рассказу о том, что в это же время предпринял его коллега, этот Азим. Кроме того, создатель дневника мельком пересказывал, о чем они затем говорили с египтянином. Любопытно, насколько точными казались описания, сделанные автором; местами они напоминали по стилю отрывки из романа. Он умело приписывал Азиму те или иные чувства, причем порой совершенно интимные. Представлялось почти невероятным, чтобы тот мог просто пересказать все эти ощущения коллеге. Нет, Джереми их высчитал, вывел логическим путем или просто вообразил. Тем не менее в историю о гул трудно поверить.

Марион подавила зевок; день клонился к вечеру, а она сделала лишь один небольшой перерыв, чтобы пообедать. Женщина чувствовала себя совершенно оглушенной, утратившей чувство реальности.

За окном было пасмурно. Небо хмурилось всеми оттенками серого — от почти белых завитков, скрывавших солнце, до пепельных туч на горизонте. Собираясь на прогулку, Марион натянула теплый свитер и после коротких раздумий выбрала непромокаемый плащ: за прошедшие два дня похолодало. Ощущая тяжесть дневника в кармане, она была совершенно спокойна. Прочитанный текст произвел на нее неизгладимое впечатление. Она трепетала от желания узнать содержимое остальных пожелтевших страниц. С момента, как Марион нашла книгу, она почти никогда не расставалась со своим сокровищем и испытывала к дневнику какое-то необъяснимое, почти порочное влечение. Нездоровое любопытство, возникшее после первых прочитанных страниц, ей не удавалось обуздать никакими силами.

Марион прошла вдоль маленького кладбища, миновала дверь в приходскую церковь Сен-Пьер и оказалась на улице Гранд-рю. Свернув с нее, пробралась через узкий проход между двух старинных построек и очутилась возле крепостных стен. На каждом повороте ей приходилось преодолевать мощное дыхание ветра. Внизу море оделось в свою ночную накидку с водяными рукавами, в горьких озерах-зеркалах на его груди иногда появлялось искаженное отражение хмурого неба. В дальней части бухты, одинокая как перст, торчала скала Томблен, окруженная тучей кричащих казарок. Зрелище навевало грусть: ведь этот отколовшийся от материковой Франции, потерянный кусочек земли обречен навечно стоять среди туманов, приливов и отливов… «Это или приговор, или награда», — поправила себя женщина. Суровый вид скалы обострил ее печаль.

Между монастырем и скалой Томблен двигалось какое-то темное пятно. Марион присмотрелась к нему и поняла, что это человек, — не торопясь идет в сторону аббатства. Когда он сделал резкий поворот, стало ясно, что другой цели здесь у него быть не могло, особенно если вспомнить плохую репутацию этой части бухты: зыбучие пески забрали уже немало жизней. Сначала хватали за лодыжки, затем всасывали в себя икры ног, поглощая свою добычу медленно, а морской прилив закрывал то, что оставалось на поверхности к его приходу. Но бредущий вперед человек явно знал безопасную дорогу и уверенно приближался к стенам аббатства. Когда он подошел совсем близко, Марион подробно его рассмотрела: в возрасте, высокий и стройный, но вовсе не темноволосый, как показалось ей сначала, — просто поверх светлых волос надвинут берет моряка. Портрет дополняли элегантная походка и руки, глубоко засунутые в карманы голубой матросской блузы.