Лесли Форбс - Пробуждение Рафаэля

Стоял октябрь, она это запомнила, потому что на фруктовых деревьях было много ворон. В тот год ненастье пришло рано, с густым туманом, висевшим над рекой в долине, словно стелющийся дым костра… и священник, который тратил на неё время: учил произносить буквы, слова, фразы; этот священник сказал, что туман идёт оттуда, где стреляют пушки и где должны быть её братья, но их там нет, и это тайна, которую надо хранить любой ценой. Любой ценой. Если бы несказанные слова, невыданные секреты были монетами, бедная Мута стала бы богачкой, Мута, из которой было не выжать слова, как из скупца — золотой.

Братья звали её своим часовым — и она отлично сторожила! Обычно она засыпала на колючем сене в хлеву и просыпалась рано утром, замёрзшая, с затёкшим телом, но сладко пахнущая сухой травой. До самой последней ночи, последнего своего караула, когда холодный ветер задул в долине с наступлением тьмы и унёс туман, оставив суровое ясное небо и луну, белую, как наволочки, которые они набивали соломой и делали головы пугал.

Дуу-да-дуу-да…

Той ночью они зарезали свинью, и туша висела, растянутая для просушки, хотя в своих снах Мута видела не один силуэт, а больше, на деревьях, красных от огня, на деревьях, на которых их повесили… на кроваво-красных деревьях-пугалах. Или она видела это в другом месте, когда скиталась, а может, там, где недавно произошло убийство?

Теперь она начала расплачиваться с ними. Сегодня был только первый укус.

— Поминать покойного, — произнёс голос за спиной Шарлотты.

Она подняла глаза и повернула голову. Франческо Прокопио заглядывал через её плечо в газету, которую она читала. Первый раз она видела, как он работает в своём кафе.

— Vegliare un morto… вот что это означает, — сказал он.

Газета слабо трепетала в её руке от струи воздуха, который гнали вентиляторы, крутившиеся на потолке, словно протестовала против того, как он перевёл выражение.

— Ну a Veglia Funubre, похоронная велья, — это заупокойная, поминовение… как вы это называете…

— Поминки.

— Вот-вот.

Шарлотте не хотелось пускаться в уточнения, опять же она вполне прилично владела итальянским, но что-то в лице Прокопио побудило её спросить:

— Вы знали его?

— Кого?

— Умершего.

— Нет… не особенно… Это был старик, который умер в том месте, что я показывал вам, на свиной ферме… Как бы то ни было, именно таков её смысл, той фразы, хотя должен откровенно сказать, что подобный человек не достоин чудесного воскрешения ни в каком виде. Он из старых фашистов, переживших войну…

— Всё-таки старый человек. Он не заслужил такой смерти…

— Наивная вы, синьора Пентон, если думаете, что люди с годами становятся лучше, как вино или сыр. Все их пороки остаются при них и когда они седы. Кабан, который напал на моего пса Бальдассара и снёс ему полморды, был старым. Кабы не Бальдассар, это было бы с моим лицом. Если надо воскресить какого-нибудь старика, пусть это будет ваш Рафаэль. А ещё Апиций, [58] Апиций Гавий — известный римский чревоугодник времён императора Тиберия. я бы с удовольствием поболтал с ним. Он придумал несколько отличных рецептов.

Ну, у Рафаэля мало шансов, подумала Шарлотта, возвращаясь к своей газете. Лучше бы сразу устроили похороны. Недели, может, месяцы понадобятся, чтобы восстановить «Муту», и даже тогда, учитывая, какое количество красочного слоя и холста уничтожено, картина уже не будет прежней. Каким бы ни был результат, это уже не будет рафаэлевская «Мута». У Шарлотты было тяжело на душе оттого, что утром повредили картину, а потом пришлось несколько часов просидеть в полиции, отвечая на вопросы. Свидетелей мучили по одному, совместно, в разных сочетаниях: итальянцев отдельно, англоговорящих отдельно, англичан, знающих итальянский, и итальянцев вместе и т. д. и т. д.

— Зачем вы читаете итальянские некрологи? — спросил Прокопио.

Шарлотте хотелось, чтобы он исчез или принёс чашечку кофе, да всё равно что. Ей было невыносимо говорить о случившемся, во всяком случае не с этим человеком, который, казалось, был не более чувствителен, чем колода мясника.

— Да просто… чтобы отвлечься… пока несут мой чай.

Ударение, с каким она произнесла последнее слово, заставило его изумлённо поднять брови.

— Читать что-то приятное за чаем — это понятно, но чтобы некрологи — о таком я ещё не слыхивал. Это такое английское passatempo… простите, хобби?

Прокопио близко, даже слишком близко наклонился к ней и ткнул в страницу пальцем, жирным от готовки, размазав типографскую краску. На неё резко пахнуло сладким, маслянистым ароматом марципана и шоколада.