Майкл Смит - Кровь ангелов

Но когда на тебя смотрит такой, как Пол… иногда начинаешь в этом сомневаться.

Она только что решила, что не в силах больше ждать, когда снова послышался звук открываемой двери и сверху просочился свет. Душа у нее ушла в пятки. Значит, все-таки уехали не все.

Раздались тяжелые шаги. Это мог быть только Джеймс, тот самый, который брал у нее кровь. Остановившись у подножия лестницы, он некоторое время молча сидел и курил.

— И что дальше, Джеймс? — устало спросила она. — Будем ждать, пока ваш начальник скажет, что можно меня убить?

— Он не мой начальник. И я не Джеймс.

— Именно так он вас называл.

— Меня зовут Джим Уэстлейк. Я фотограф.

— Мой отец был фотографом. — Естественно, она солгала. — А что вы фотографируете?

Он поколебался, затем встал и подошел к сумке. Достав оттуда пальто Нины, он положил его рядом, и у Нины в груди подпрыгнуло сердце.

Значит, пальто здесь. Хорошая новость. Но если оно лежит на полу, его можно как-то зацепить и телефон может выпасть. А если удастся до него добраться… или сделать так, чтобы ей его дали…

— Мне холодно, — сказала она. — Пол очень холодный.

Казалось, он ее не слышит. Когда он выпрямился, оказалось, что он держит в руке маленькую коробочку, похожую на коробку от детских туфелек. Снова сев на нижнюю ступеньку, он открыл ее и некоторое время просматривал содержимое, словно забыв про Нину. Потом он показал ей несколько сделанных на поляроиде фотографий.

Нине они ничего не говорили, кроме того, что на них были изображены женщины и девочки разного возраста, снятые в солнечную погоду.

— Я не делал ничего плохого, — сказал он. — Никому из них. Много лет. Я даже жил рядом с… Смотрите.

Он поднес фотографию настолько близко к ее лицу, что было трудно сфокусировать взгляд на снимке, который изображал двух маленьких девочек лет четырех, может быть, пяти. Девочки улыбались.

— Симпатичные.

— Мои соседки.

— В самом деле? Живут здесь рядом?

— Нет. Я не жил здесь уже очень давно.

— Так как же вы оказались в этом доме?

— Он до сих пор мне принадлежит, но… Я жил здесь со своей женой.

— Вы женаты?

— Больше нет.

Нина уже открыла рот, чтобы задать очередной вопрос, но снова его закрыла. Здесь командовала не она. И это не был допрос человека, ожидающего суда. В воздухе повисла гнетущая тишина.

Наконец он снова заговорил.

— Мы познакомились, когда я вернулся из армии. Несколько лет мы переезжали с места на место, потом нашли этот дом, и он нас вполне устроил. Я получил диплом учителя. Мне всегда хорошо давалась математика, и я преподавал ее в местной школе. Но…

Последовала долгая пауза.

— В армии я был совершенно нормальным. Там я мог… но не делал этого. Но что-то… стало не так, после того как я прожил какое-то время здесь. Не мог заставить голову нормально работать. Числа опять перестали в ней складываться.

Нина не смогла удержаться.

— Что? Хотите сказать, что во всем виноват Торнтон? Что этот город заставлял вас так поступать? Не слишком удачное объяснение, должна вам сказать.

— Мне все равно. Долгое время я был как все. Я знал, что могу поступить дурно, если себе это позволю. Но я этого не хотел. Я… я старался как мог. Но потом…

Он опустил голову на руки.

— Одна ученица. В школе. Она напомнила мне Карлу. Этого хватило. Она была похожа на Карлу. И все. Хлоп. Конец.

— Кто такая Карла? Ваша жена?

— Мою жену звали Лори. Вы что, не слушаете?

— Извините. Так кто эта Карла?

— Девушка, которую я знал много лет назад. В школе. Она стала для меня первой.

— Первой, с которой вы занялись сексом?

— Да.

— Но вы имеете в виду не это.

— Нет.

— Вы ее убили.

— Да.

Он рассказал Нине про ту девушку, Карлу. Он помнил ее лицо во всех деталях, ее походку. Он мог вспомнить и свои приготовления, хотя ему казалось тогда, будто он думает и делает нечто совершенно другое, вполне естественное. Он помнил, как сидел потом на берегу реки, на том самом месте, где играл в детстве. В ту ночь было темно и холодно и шел дождь. Он сидел на твердой, потрескавшейся земле, рядом лежала отрезанная рука девушки, и нигде не было ни огонька, если не считать мерцающих окон домов на другом берегу. Если отвернуться и прислушаться к шуму ветра, можно было поверить, будто весь мир куда-то исчез, будто ты вернулся назад во времени, туда, где еще не существовало того, что было сейчас для тебя дорого, где мужчины и мальчики могли быть собой.

Сущность того, что он совершил, уже постепенно размывалась в его мозгу, и, как ни странно, его не беспокоило, что его могут найти. Какое-то мгновение ему казалось, будто он сидит на краю мироздания, с трудом понимая, как оно может иметь над ним хоть какую-то власть. Снова повернувшись и взглянув на свет в окнах домов, он понял, что никто не может его увидеть, точно так же, как если бы он постучал в дверь, его никто бы не услышал. Их жизнь была теперь для него закрыта. Идти больше было некуда. Он просто сидел под дождем и прислушивался к звукам природы, пока не стало слишком холодно, и он отправился домой, где съел кусок холодной курицы и пошел спать.