Полина Дашкова - Приз

— Господи, твоя воля! — прошептал Андрей Евгеньевич.

Это была всего лишь реклама выставки советского плаката. Такой же Сталин украшал забор стройплощадки в следующем квартале, бетонную стену, газетный ларек. В кафе, куда зашел Григорьев, за соседним столиком девушка читала тонкий журнал. На обложке красовался он же, родимый, усатый.

«Своего усатого они уже ни за что не расклеят по всему городу, а нашего — можно», — с раздражением подумал Григорьев.

К магазину он подошел к половине первого. Ювелир из лавки напротив приветливо помахал ему рукой, как старому знакомому.

У витрины Рейча стоял толстый лысый молодой человек в шортах из звездно-полосатого американского флага, в майке, на которой фотографически точно был запечатлен голый женский торс, от шеи до начала бедер. Когда Григорьев взялся за дверную ручку, молодой человек повернулся к нему, выбросил вперед правую руку, громким петушиным голосом крикнул «Хайль Гитлер!» и убежал, сотрясая широкой звездно-полосатой задницей;

Тихо звякнул дверной колокольчик. Дверь открылась.

— У нас здесь много психов, — сказал Рейч, — проходите, будьте как дома.

В первом зале были покупатели, две пожилые, спортивного вида дамы копались в коробках со старыми открытками. Был и продавец, парень лет тридцати. Он стоял на стремянке, искал что-то на верхних полках.

— Карл, я уйду, через полтора часа можешь закрываться на перерыв, — сказал Рейч. Продавец молча кивнул.

— Не хочу вас опять мучить в подвале, — Рейч улыбнулся, — пойдемте ко мне домой. То, за чем вы приехали, вероятно, там, а не здесь.

— Очень интересно, — хмыкнул Григорьев, — откуда вы знаете, за чем я приехал? Мы до сих пор не говорили на эту тему.

— Я догадываюсь. Хотя, могу и ошибаться. Пойдемте, Андрей. В любом случае дома лучше, чем в подвале.

Григорьев не стал спорить. Дом Рейча находился через пару кварталов, они дошли за пять минут. По дороге им попалось несколько плакатов со Сталиным.

— Неприятно? — спросил Рейч, кивнув на рекламную тумбу.

— А вам?

— Мне все равно. Это же Сталин, а не Гитлер.

— Конечно, — огрызнулся Григорьев, — это наш людоед, а не ваш.

— Смотрите, как вас задело, — засмеялся Рейч, — знаете, в чем главная проблема русских? Вы до сих пор переживаете опыт своего тоталитаризма как жертвы, тем самым полностью снимая с себя ответственность. Мы, немцы, наоборот, считаем себя виновниками своего Национального кошмара.

— Гитлер пришел к власти через выборы, немцы за него дружно проголосовали. А Сталина Россия не выбирала. Он взял власть, прокрутив свою дьявольскую интригу внутри правящей верхушки.

— Вот! — Рейч остановился и помахал пальцем у Григорьева перед Носом. — Комплекс вины делает нацию сильной, комплекс жертвы — слабой. Жертва себя жалеет и все себе, любимой, прощает. Знаете, чем это пахнет?

— То-то у вас так много неонацистов, — хмыкнул Григорьев.

— У вас не меньше.

— Я живу в Америке.

— Там тоже достаточно. А интересно, Россия для вас родина? Или уже нет? Ладно, можете не отвечать. Мы пришли.

В гостиной Рейча было темно и душно. Он поднял жалюзи, включил кондиционер.

— Кстати, мой Рики собирался сегодня посетить выставку советского плаката.

— Да, я заметил, ему нравится тоталитарная эстетика.

— Он, по сути, ребенок. И, как все дети, любит страшные сказки. Отчасти поэтому он был в полном восторге от Владимира Приза. Даже пару раз пригласил его в свой оккультный клуб.

— В оккультный клуб? — слегка удивился Григорьев.

— Ну да, знаете, эти модные игры в колдовство, увлечение вуду, вампирами, ведьмами. Мальчику интересно, и ладно. Кажется, есть такая русская поговорка: чем бы дитя ни тешилось… Сейчас я сварю кофе.

— Генрих, сколько времени провел здесь Владимир Приз?

— Сначала три дня, потом приехал еще раз, на неделю.

— Как вы с ним познакомились?

Рейч застыл с сахарницей в руках, нахмурился.

— Не помню! Он просто позвонил по телефону, представился.

— Он сослался на кого-то? Кто дал ему ваш номер?

— Драконов, кажется, — Рейч поставил на стол сахарницу, разлил кофе по чашкам, сел. — Ладно, Андрей. Теперь выкладывайте, зачем вы явились ко мне из своего Нью-Йорка?

«Вот он, час икс!» — поздравил себя Григорьев.

— Генрих, меня интересуют фотографии двадцатилетней давности. Те, что делали вы сами, когда вам приходилось бегать на сорокаградусной жаре, под пулями.

— Пешавар?

Глаза Рейча напряженно блеснули.