Полина Дашкова - Приз

— Ты не могла бы снять платок? — внезапно попросил Рязанцев.

— Пожалуйста.

Она развязала узел, опустилась на стул перед туалетным столиком, тряхнула короткими волосами.

— Галя, почему ты носишь эту пакость, не снимая, даже дома?

— Ты бы попросил, я сняла. Я думала, тебе все равно.

Рязанцев обнаружил, что голова его жены успела стать совершенно седой. Это странно, больно тронуло его. Лицо без старушечьей рамки, темного платочка в крапинку, выглядело совсем молодо. Кожа чистая, на щеках нежный румянец, морщинок не видно. А волосы белоснежные.

— Ну? — она поймала его взгляд в зеркале. — Так лучше? Ты видишь, я совсем седая. Красить неохота, да и незачем. Тебе это все равно. А мне, кроме тебя, красоваться ни перед кем не хочется.

Прежде чем ответить, он вдруг наклонился и поцеловал ее в макушку. Нет, не только ладаном и мылом от нее пахло. Было еще что-то, такое знакомое и теплое, что у него перехватило дыхание и стукнуло сердце, мягко, гулко, радостно. Они смотрели друг на друга в зеркале. Дрожь прошла. Он увидел себя глазами жены и показался самому себе вполне молодым, красивым. Она до сих пор любит его, все ему простила и будет еще прощать, бесконечно. Если есть живое существо на свете, которое никогда не предаст, не отречется, не забудет, так это только она, Галина. Надо быть тупой скотиной, слепым самоубийцей, чтобы пренебрегать этим.

Он обнял ее, зарылся лицом в ее волосы и сам не заметил, что уже скользит губами по ее шее, а пальцы расстегивают пуговки дурацкой скромненькой блузки, одну за другой. Она откликнулась, вся раскрылась навстречу, в ней оказалось столько жара и нежности, сколько не было ни в одной женщине. Он с детским восторгом обнаружил, что под бесформенным темным тряпьем тело у нее гибкое, тонкое, такое же, как четверть века назад.

Все его страхи, тоску, отчаяние она вобрала в себя, впитала без остатка. Она принимала его любым, слабым, жалким, злым и капризным, каким угодно. Только бы сохранить эту новую, невозможную, звенящую легкость, всегда чувствовать себя таким свободным и счастливым. Сберечь, запечатать в памяти, пришпилить, как бабочку к картонке.

— Галя, где же ты была раньше?

— С тобой, Женечка, все эти годы, каждую минуту, только ты не замечал этого.

— Почему? Господи, ну почему? Столько лет прошло, в какой-то глупости, в пошлости, в суете, теперь мы старые, время летит, так мало осталось.

Звонил телефон, стучали. Несколько минут они лежали неподвижно, глубоко дышали, близко сдвинув лица, смотрели друг на друга. В дверном проеме, в сладком радужном тумане, возникла физиономия Егорыча.

— Пошел вон! — весело сказал Евгений Николаевич. А Галина Дмитриевна попыталась натянуть простыню, но только запуталась в ней.

Дверь хлопнула. Они смеялись и целовались сквозь смех.

— Ты опоздаешь! — заявила она, когда вдали, в гостиной, часы пробили половину одиннадцатого.

Они стояли перед зеркалом, обнявшись. Ничего на них не было. Галина Дмитриевна выскользнула на секунду в ванную, вернувшись, осторожно промыла перекисью его порезы, припудрила сухим стрептоцидом.

— Ну вот, теперь вообще ничего не заметно.

— Как мне не хочется, чтобы ты одевалась во все это тряпье.

— Что, прямо так и ходить? Меня неправильно поймут. И потом — вдруг похолодает?

— Нет, ну что-то другое есть у тебя? Какая-нибудь нормальная одежда осталась?

— Осталась. Но тебе вряд ли понравится. После больницы я ничего нового не покупала, а все, что было в той, прежней жизни, в храм отдала, бедным.

— Зачем?

— Так получилось. С каждым платьем, с каждым костюмом было связано что-нибудь очень плохое.

— Что ты хочешь этим сказать? — он слегка отстранился и нахмурился.

— Ничего, — она потерлась лбом об его плечо, — пойдем завтракать, ты опоздаешь.

— Нет. Начала — будь добра, договаривай. Давай уж выясним все, поставим точки на «i».

— Не хочу.

— Что значит — не хочу? Ты намекаешь, что в нашей жизни было только плохое, ничего хорошего? Я в этом виноват, да? Ну давай, наконец, поговорим, назовем вещи своими именами. Что ты молчишь? Считаешь меня бесчувственным идиотом, который все равно ничего не поймет?

Она отвела глаза от зеркала, секунду стояла, не двигаясь, низко опустив голову, глядя в пол, потом собрала свои старушечьи тряпки, оделась, повязала платок и, сгорбившись, вышла из комнаты.

«Вот сегодня я заговорю», — пообещала себе Василиса, глядя из окна на маленькую черную «Тойоту», которая резко рванула с места и скрылась в переулке. Через пару минут во двор въехала милицейская машина. Ох, как жалко, что они разминулись. Если бы у человека в «Тойоте» проверили документы, это была бы хоть какая-то ниточка. Но не успели. Он странно быстро уехал. Заметил их раньше, чем они его? Или у него такая шикарная интуиция? Действительно, странно. Только что Василиса сумела с помощью деда по телефону рассказать Маше про маленькую черную «Тойоту», и вот ее уже нет во дворе.