Мишель Креспи - Охотники за головами

Она повернулась. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне темного леса.

– Знаете, когда я была юной, то думала, что по-настоящему узнать мужчину можно, только когда спишь с ним. Кожа не может лгать. Но даже это не так…

– Собачий мир, – горько пошутил я.

Не знаю, что она собиралась сделать. Но я-то уж точно знал, что сделаю.

Разговор оставил неприятный осадок. Меня удивило, что агрессивность Лоранс, вполне естественная после произошедшего, оказалась направленной в первую очередь на меня. Может быть, она ожидала от меня большего, чем я мог вообразить. Но ведь Лоранс ничего не знала обо мне, а я о ней; мы едва соприкоснулись, более того, мы старались не соприкасаться. Я прекрасно представлял, как будет раскручиваться игра, и не хотел никаких связей. И все же независимо от меня кое-какие веточки переплелись. Я решил не обращать внимания… Игра с ее двусмысленностью была и так слишком сложна, чтобы еще добавлять в трудно распутываемый клубок личные отношения и переживания. Я должен был сосредоточиться на приоритетах: если выиграть может только один, Лоранс им быть не может. Этим единственным могу быть я. И тогда с высоты подиума я постараюсь вступиться за нее. Она заслужила это своей смелостью и упорством.

За ужином мы были вынуждены выслушивать Пинетти. Бог знает почему, он обрушился на профсоюзы.

Напомню, шел третий день, и у нас к ним пока претензий не было. Он втолковывал нам, что классовая борьба – понятие отжившее, возмутительный архаизм в эпоху Интернета. Технологические и социальные потрясения разрушили эти пережитки и непонятно, почему неглупые вроде бы люди при каждом удобном случае продолжают вытаскивать их на свет и считать врагом объединение предпринимателей. По мнению Пинетти, сотрудники любого предприятия должны быть заинтересованы в его процветании. В условиях яростной международной конкуренции нельзя позволять себе внутренние конфликты, подозрительность и требования, несовместимые с целями. Брижит Обер возразила, что слова эти стары как мир, богатые и бедные существовали всегда, и Интернет ничего не меняет. Пинетти ответил, что нужно отбросить мечты о равенстве; все системы, провозгласившие его, рухнули, тогда как те, в которых трезво смотрели на вещи, отличались устойчивой жизнеспособностью. Эль-Фатави спросил Пинетти, не рассматривает ли он общество как человеческое тело, члены которого имеют специфические функции, а каждая клеточка организма находится на своем месте.

– Именно так, – ответил тот.

– Тогда вы совершенный фашист, – отбрил его эль-Фатави. – Подобная органистическая теория лежит в основе теории фашизма.

– Господи, да вы интеллектуал! – посочувствовал ему Пинетти.

– Это тоже типично для фашизма, – заметил эль-Фатави.

Пинетти вспылил:

– В таком случае, господин профессор, где полицейские собаки? Где сторожевые вышки? Политзаключенные? Никогда еще это общество не было таким свободным!

– Потому что вам удалось разрушить коллективное согласие. Остались только эгоисты-одиночки. А наверху – люди, решающие за всех от имени технократии. Нет восстаний, но стало больше убийств, случаев депрессий и самоубийств. Больше нет политзаключенных, это правда, зато в четыре раза увеличилось количество уголовников. Стало меньше забастовок, а тюрьмы переполнены.

– Переполнены потому, что люди не вписались в игру. Соблюдайте правила – и не будет проблем. Сила заменилась правом. Разве это не прогресс?

– А кто устанавливает это право? Кто пишет законы?

– Вы. Я. Через тех, кого мы избираем.

– Вздор! Это сотни технократов, никем не контролируемых, которых пугает только колебание финансовых рынков. Им нет необходимости выравнивать законы, они выпускают указ и заставляют судей следовать ему. Все движется в одном направлении – в сторону международных корпораций и США, что одно и то же. Надо быть идиотом, вроде Милошевича, чтобы получить бомбы в морду. А цивилизованным людям, если валюта обесценивается на одну десятую процента, сразу ясно, что они сделали глупость. Значит, надо стоять смирно и повиноваться.

– Ну конечно. Ведь существуют законы рентабельности, общие для всех. Законы экономики так же непреложны, как законы природы, по которым мы дышим, едим, ходим в туалет – против них не попрешь. Вас этому учили на факультете? Если вы их нарушаете, это то же, что отказаться дышать, – вы гибнете.

– А если вы их соблюдаете, то все равно погибнете. Дело в том, что подыхают другие. Вот и вся разница.