Мишель Креспи - Охотники за головами

Было видно, что эта грубая речь специально предназначена Лоранс. Унижая, Шарриак пытался ее сломить, но она держалась. С каменным лицом, Лоранс делала вид, что дискуссия ее не касается.

Шарриак бросил в нее последний булыжник.

– Признаем ее несостоятельной. А там посмотрим.

– Вот как! – взорвался Мастрони. – И вы покупаете ее дело за символический франк! Бессмыслица! Это предприятие не убыточно. У него нет долгов. Просто изменения в акционерном капитале.

Шарриак на лету подхватил мяч.

– Ничего себе пустяк! Да вы решительно ничего не поняли! Перечитайте инструкцию, Мастрони! Цель игры – добыть деньги. Не важно где и как, любыми способами. Мадам Карре – особа милая и симпатичная. В той жизни я был бы счастлив пригласить ее в ресторан, если бы она доставила мне такое удовольствие, и поболтать с ней. Здесь же мне с ней нечего делать!

Возмущенному Мастрони не удавалось сохранять спокойствие.

– Любыми способами? А почему вы не ввозите наркотики?

– Кто вам сказал, что я ими не занимаюсь? Через десять лет это будет легальный бизнес. Наркотики, уважаемый господин Мастрони, – это пять процентов мировой экономики. Нельзя пренебрегать пятью процентами торгового оборота всей планеты только потому, что ФБР решило: алкоголь – это хорошо, а наркотики – нет. Если есть рынок наркотиков, значит, когда-нибудь они займут свое место. А рынок есть. Запрет не продержится и двадцати лет. Ополчись на них все сыщики мира, наркотики не остановить. Это вопрос времени…

– Сменим тему, – прервал я его. – Нам начинают надоедать ваши разглагольствования. Я требую перейти к голосованию.

– Я отвечаю вашему оруженосцу, – возразил Шарриак. – Это он завел разговор. Голосуйте на здоровье, если вы в это верите. У меня минимальная возможность блокировать, но могу вас парализовать, результат будет тот же самый. Послушайте, Карсевиль, не будем же мы сидеть тут всю ночь. Делаю последнее предложение: Шаламона в президенты, а вы и я – вице-президенты, если уж вам так хочется сохранить эту лавочку.

– Будем голосовать, – повторил я упрямо.

Шарриак встал:

– Без меня. Вы думаете о деле или о романе в фотографиях с розовой водичкой? Надеюсь, вы пригласите меня на свадебный пир. Я так вам напакощу, что вы не уснете. – Идя к двери, он остановился перед Лоранс. – Скажите правду, мадам Карре: мой крем после бритья вам никогда не нравился, а? Я так и знал. Хотел поменять его, да забыл.

– Нет, мне не нравится ваша дурацкая морда, – отчеканила Лоранс.

Шарриак не смутился:

– Ах, до чего я люблю сердечную обстановку административных советов! – воскликнул он. – Сплошь друзья, откровенная беседа! Обожаю. Естественно, я вчиню вам десяток исков. Когда сила сломлена, остается право…

Шарриак вышел. Несколько секунд все молчали. Потом собрали свои бумаги, Мастрони – с очень недовольным видом.

Я сидел, пока все выходили. У двери Лоранс повернулась ко мне и спросила:

– Вы не идете? Чего вы ждете?

– Ну, к примеру, благодарностей, – насмешливо ответил я.

Она медленно подошла ко мне.

– Великий Боже! За что?

– Хотя бы за то, что я вас спас…

Она присела на край стола.

– Вы меня не спасли. Он прав. Я сгорела. Остаюсь здесь только из любопытства. Хочется увидеть окончание партии.

– Я сделал все, что мог.

Она протянула руку к моей груди, словно пытаясь удержать меня на расстоянии.

– Да. Для себя. Вы не могли согласиться на Пинетти, Шаламон – это катастрофа, и не хотели, чтобы меня прикрыли. У Шарриака появилось бы огромное преимущество, а вам нужно время, чтобы уладить дело с американцем.

– Надо же, вы и это знаете?

Ее глаза сузились. Пропала мягкость в очертаниях ее губ.

– Мне известно многое, Жером. Я раскусила Шарриака и вас. Шарриак много трубит и сотрясает воздух. Вы бережете силы. Но оба вы одной породы. Оба просчитывали одно и то же. Вы из одного теста и рассуждаете одинаково. Но вы, в частности, соблюдаете приличия. Это – единственное отличие. Попробуйте утверждать, что это неправда…

Я опустил голову.

– Такова игра, Лоранс. Думаю даже, что это жизнь такова…

– Жизнь!

Я поднял голову. Казалось, что Лоранс вот-вот расплачется. Но, взяв себя в руки, она продолжала:

– Жизнь! Что вы знаете о жизни? Бездарная философия, чушь, которую несут на похоронах… такова жизнь, надо ее принимать такой! Мне показалось, что вы другой. В минуту слабости или оптимизма. Но это длилось недолго. Так что разочарование не оказалось жестоким… Даже сейчас я надеялась, что вы дрогнете, будете протестовать, отрицать. Я дала вам последний шанс. Вы им не воспользовались. Если бы вы его заметили… Но вы его не заметили.