Полина Дашкова - Никто не заплачет

— Во-первых, не какие-то. Ты помнишь полковника Курбатова? Ты с ним был знаком.

— А, тот чекист, который застрелился? Ну, помню.

— Так вот. У вдовы полковника было два сына, остался один. Если ты не вышлешь группу по этому адресу у тебя, Гена, будет сегодня три трупа. Сын полковника, женщина тридцати лет и ребенок десяти лет. А возможно, и четыре. Там еще пожилая женщина, детский врач. Они все — свидетели. А ты знаешь, как Сквозняк поступает со свидетелями. А потом вы за ним еще три года будете бегать всей Петровкой.

— Хорошо, Сема, не горячись, я понял. Положив трубку, генерал вызвал по селекторной связи своего адъютанта и мрачно спросил:

— Кто у нас сейчас работает по Сквозняку?

— Группа майора Уварова, товарищ генерал, — доложил адъютант.

— Найди мне Уварова.

— Слушаюсь, товарищ генерал. Через пять минут адъютант сообщил:

— Товарищ генерал, майор Уваров с группой на операции, под Москвой, на станции Луговая, Савеловского направления.

— На какой операции?

— По задержанию особо опасного преступника. Сквозняка берут, товарищ генерал.

— Берут уже? На Луговой? Ну и хорошо. Ты держи меня в курсе. А как возьмут, сразу майора Уварова ко мне.

— Слушаюсь, товарищ генерал, — козырнул адъютант.

— Теперь остается идти домой и ждать, — сказала Вера, — теперь он будет диктовать свои условия.

— Надо сначала пойти в милицию, — покачал головой Антон, — даже если мы выполним все его условия, он нас убьет. Или вы надеетесь с ним как-то договориться?

— Если мы пойдем сейчас в милицию, его могут и не взять. Он ускользнет. А так — есть шанс. Хоть небольшой, но есть — у Сони, во всяком случае. Ваш старый адвокат уже позвонил генералу. Генерал с Петровки — это серьезней, чем дежурный районного отделения. К тому же о звонке генералу Федор… то есть Сквозняк, знать не может. А где гарантия, что он сейчас не наблюдает за нами? Он или кто-то из его людей. Мы пойдем в милицию, долго будем там объяснять, в чем дело, писать заявление. Они примут меры, оцепят район, объявят по городу, но он успеет исчезнуть. И вот тогда шансов у Сони не будет. У нас с вами — да. У нее — нет. Впрочем, вы можете сесть в машину и уехать. Прямо сейчас. Это ваш выбор. Он ведь не знает, что факс уже у вас. Соня вам никто. Я тоже. Я буду ждать его в квартире, а потом — тянуть время, до последнего. Семен Израилевич уже сказал генералу с Петровки адрес. Его возьмут, и вы сможете отправиться в Прагу, в Карлштейн.

Вера говорила совершенно спокойно, только лицо ее было бледным до синевы.

— Ох, Верочка, — вздохнул Антон, — оттого, что вы, как принцесса из сказки братьев Гримм, решили с какого-то горя выйти замуж за первого встречного и вам в женихи попался бандит, нельзя сразу обо всех думать так плохо. Пойдемте. Будет лучше, если мы окажемся в квартире раньше, чем он. У вас есть дома что-нибудь типа газового баллончика?

— Нет, — Вера благодарно улыбнулась, — есть аэрозоль с освежителем воздуха. Есть топорик для разделки мяса, молоток, утюг. Ну и пара острых кухонных ножей. Только бесполезно это все. Мы должны говорить с ним, торговаться — как можно спокойней и как можно дольше. Сначала — Соня, живая и невредимая. А потом — все остальное.

Вера открыла дверь, и Антон заметил, что рука ее больше не дрожит.

Что-то изменилось в ней за те несколько минут, пока они шли к подъезду, поднимались по лестнице. Она была странно спокойна. Только лицо оставалось все таким же бледным.

Как только они вошли в квартиру, Антон тут же схватил телефонную трубку, он хотел позвонить старому адвокату, предупредить, что ребенок похищен;

В трубке была гробовая тишина. Никаких гудков. Телефон не работал.

Он положил трубку и услышал за спиной спокойный мужской голос:

— Ты ведь сам вырубил телефон, Курбатов. Зачем этот театр?

Магазинчик на станции Луговая был закрыт на учет. Эта кособокая избенка стояла здесь с начала пятидесятых. Украшал ее размытый дождями, облупленный от солнца деревянный щит с красноречивой надписью: «ПРОДМАГ». Стайка алкашей, без возраста и пола, деловито поедала крошащиеся остатки черного батона. По перевернутому ящику каталась только что опустевшая бутылка дешевой водки. Алкаши курили «Приму» и азартно материли шумных грязно-белых куриц, которые, вероятно, отвечали им тем же, только на своем булькающем курином языке.

Пахло нагретой пылью и аптечной ромашкой. Старая дубовая рощица была насквозь пронизана полуденным июньским солнцем. Где-то вдалеке печально мычали коровы и слышались сухие хлопки пастушьего кнута. По другую сторону железной дороги, за полем, белели панельные пятиэтажки маленького жилого городка при Институте кормов.