Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1

Бросив быстрый взгляд вперед и назад, Фу Цннь живо засеменил к ближайшему переулку. Но, буквально через секунды, перед ним выросли две объемные фигуры. Оглянулся назад: беговой рысцой приблизились еще три тени.

Но глубоко наивны те, кто считал монаха глубоким стариком, не способным к защите. Старая истина — человек, обучающий искусству других, сам не менее искусен.

Первый из двух рванувшихся наткнулся на усеченный конец посоха. Противно ойкнув, он повалился на землю, свертываясь от боли в комок. Второй не стал дожидаться приближения тщедушной тени. Размахивая увесистой палкой перед собой, старался не подпустить к себе Патриарха. Но монах умело на уклонах сблизился с ним. Тот, не понимая в чем дело, почему его грозная палица не посылает в тело противника, нервно закричал. Тычок того же посоха острым концом в кисть заставил закричать его громче, расстаться с колом и отбежать в сторону.

Фу Цннь уже не был так скор на ногу. От следующих троих ему не убежать. И пока он не причинит им достаточно вреда, добровольно они его не оставят.

Обернулся.

В тусклом свечении темнеющего неба худое тело походило но ходячий скелет с накинутой на острые плечи схимой. Сухие ручонки, высунувшиеся из широких рукавов халата для защиты, скорее схожи с руками смерти. Тонкая жилистая шея, худое лицо с резко очерченными скулами, челюсть, глазницы в мерцающих потемках походили на голый осколившийся череп. Плавающие движения рук напоминали ужасный танец смерти из индийского эпоса. Резко выделяющийся на светлом фоне пространства, он так контрастировал с живым обликом, что когда трое подступили к нему, от их былой дерзости не осталось и следа. Они окружили его, но не подходили. Четвертый, с покалеченной кистью, бросился куда-то в темноту.

Пат выпрямился. Принял ровную осанку, скрестил на груди руки. Стал неподвижен, как каменное изваяние древних божеств. Только узкие полоски глаз отсвечивали в темноте, напоминая, что стоит не статуя, не идол.

Наемники мялись вокруг, судорожно сжимая палки, не решоясь нападать первыми. Ждали подмоги.

Но вдруг словно ветерок пронесся. Старик исчез со своего места, и в следующую секунду взвыл близко стоящий к нему противник. Удар пришелся в глаз.

Двое отпрянули в стороны на безопасное расстояние. Крепо держали перед собой колья с одной целью: не подпустить к себе изощренного в боях монаха.

Пользуясь замешательством, Пат скользнул в темноту переулка, растворяясь привидением в ночи.

Но нет, не судьба, если против столетнего старика собралась большая компания не обременных совестью и житейской истиной парней.

Фу Цинь сначала услыхал, потом увидел толпу, грозно жестикулирующую всевозможными боевыми приспособлениями. В руках некоторых фонари, факелы.

Если бы видеть в отблесках зловещих огней холодное и спокойное лицо Патриарха, его неукротимый взгляд, который сейчас, в эту роковую для него минуту, не предвещал убийцам дешевых лавр. Ничего не думал снисходительного в последний час столетний старик.

Во все времена, и в большей степени у восточных народов, неограниченной данью уважения, почитания наделялись долгоживущие архары. И чем более им лет, тем больше уважения, почета, внимания.

Но сошлись века…

Что перевернулось в сознании потомства? Что заставило их отбросить в сторону всякую благую мораль, зачатки совести, основы порядочности? Кому понадобилась смерть столетнего человека, впитавшего в себя мудрость многих мудрецов, опыт прожитых годов? Что за время, если позволяет суковатую палку момента поднимать на кладезь ума и мудрости? На человека, который всю жизнь стремился к добродетели и учил ей других. Поймут ли когда люди? Позволительно ли подобное даже погрязшим в злобе, заиндевелым в денежной страсти убийцам?

Глаза Патриарха. Теплая восковая давность. Взгляд годов. Молчаливый укор торопливой молодости. Возвышенная мысль о сути. Только эти глаза могли сказать, сколько лет уже давно ушедшему от молодости человеку. Только это чувство легкой тоски, укора перед торопливыми решениями молодых позволяет понять, что почтенному мудрецу давно минул срок, когда великовозрастных жалеют. Вместе с тем глубина ухода в себя говорила о жгучей внутренней борьбе противоречивых решений, но также по-детски высвеченных вниманием. Пытливостью, жаждой нового. Не бродила в нем волчьей завистью искра ревности к юным, не укрывалась под тяжестью век мысль о бренной кончине ранее тех, кто моложе, но неопытней. Доброта, щедро усеянная мудростью, уверенностью, высвечивалась сквозь эту толщу убедительной подтвержденной мыслью. Спокоен. Размерен. Весь в изыскании сути и сущего. Взгляд, много определяющий без слов. Требовавший только одного — не торопитесь. Время безжалостно. Вселенная инертна. Пространство пусто и беспомощно. Человек один — одинок. Только мысль, только она поможет человеку утвердиться среди кладбищенской эйфории Вселенной. Только разум — опора человеку в пустоте и во времени. Только он сам себе и бог, и творец, и ваятель. Потому опасна прыткость неопытности, бесшабашность момента. Человек один. Один на безмерные просторы искривленного пространства: где только абсолютный холод, безжалостный огонь да сплошная дымка пустеющего пространства Вселенной.