Корнелл Вулрич - У ночи тысяча глаз

— «Adios Muchachos». [10] До свидания, ребята (исп.). Прощальная песня.

Он поспешно вышел. Джин с любовью прижала к себе голову отца, постаравшись при этом закрыть ему уши.

Музыка смолкла. Потом снова зазвучало что-то в более живом темпе. Шон вернулся, отдуваясь.

Они снова сели, по обеим сторонам от Рида. На сей раз стали подпевать. Первой запела она, Шон присоединился к ней, пусть и не очень уверенным голосом.

— Давай и ты подпевай.

Она опять обняла Рида за плечи, и все трое образовали интимную тесную группу.

Похожие на пергамент губы Рида тоже наконец зашевелились, запинаясь, он стал повторять за ними слова.

Их головы сблизились. Свободной рукой Джин дирижировала, а Шон отбивал такт вилкой по ножке бокала.

Сейчас они были ближе к успеху, чем на протяжении всего вечера. Вместо отсутствующей улыбки на губах у Рида появилась торжествующая гримаса младенца, который чувствует, что сотворил нечто в высшей степени похвальное в глазах безумно любящих его взрослых.

Улыбаясь, он, казалось, обо всем позабыл. Шампанское, музыка, хорошее настроение славной девушки…

— Я тоже хочу танцевать! — сказал он вдруг. — Я хочу танцевать с моей маленькой девочкой.

Она бросила на Шона победный взгляд, не помня себя от радости вскочила на ноги.

— Вот сейчас мы им покажем, как это делается. Эти молодые люди слишком медлительны.

Они начали медленно, неуверенно, шатким полукругом.

— Как в былые дни, дорогой? — ворковала она ему на ухо. — Как в Риме, как в…

Шон, оставшийся за столом, стал было прикуривать сигарету, его лицо одобрительно светилось. Но вдруг замер, сигарета выпала у него изо рта.

С ними что-то случилось! Рид как-то весь обмяк, его тело стало сползать вниз, несмотря на все ее попытки удержать его.

Леденящий душу шепот зазвучал громче живой безжалостной музыки:

— Джин, я умру. Умру…

Шон вскочил из-за стола, чтобы помочь ей, и один из бокалов с шампанским перевернулся.

Рид уже опустился на колени, как будто медленно отдаваясь смерти. Он все еще прижимался к Джин, а она, широко раскрыв глаза, не сводила с него взгляда.

Их поза очень напоминала распятие.

Шон увидел, как ее губы зашевелились, и скорее понял, нежели на самом деле услышал, что они говорят:

— Ничего у нас не получилось, Том. Ничего не получилось. Ничего мы не достигли.

Последняя запоздалая капля вытекла из опрокинувшегося бокала и исчезла. И как только она упала, ее уже было невозможно вернуть, как самое жизнь.

— Сокольски, лейтенант. Произошло нечто невероятное, как пить дать. Как вы и предсказывали. Простите, что поднял вас в такую рань…

— Ничего, ничего. Фараонам не положено спать, фараоны для того и созданы, чтобы могли спать другие. Что там произошло?

— Все развалилось. Раскрылось. Распалось на части. Дело такое. Минут сорок назад, примерно в два тридцать, я спал, лежал на койке, отдыхал, а Доббс сидел с наушниками. Наш голубок тоже был в постели примерно с одиннадцати. Мы слышали, как заскрипели пружины его кровати, а после этого ни звука. Ну вот, а около двух тридцати Доббс пододвинулся ко мне, все еще с наушниками, и разбудил меня, прошептав: «Тебе лучше самому послушать. Кто-то только что пришел туда…»

— А? Что ты сказал?

Доббс для предосторожности прикрыл рот напарника рукой:

— Заступай на пост. Он только что открыл дверь. Кто-то стучал. Тихо, но довольно долго.

Сокольски надел запасные наушники, нащупал блокнот и карандаш. Тот выскользнул у него из рук и с легким стуком упал на пол.

— Осторожней, чертов дурак, — зло прошипел Доббс.

Они оба были теперь наготове.

Тишина.

— Должно быть, просто глядят друг на друга, — пошептал Доббс. — Ни слова. Дверь открыта, я слышал, как она открылась.

— Возможно, он его не знает.

— Тогда бы он спросил: «Кто вы?». Ш-ш-ш! Начинается.

(Расшифровка стенографической записи из блокнота.)

Шарканье ног по непокрытой поверхности пола. Больше одной пары. Дверь закрывается. Ноги попадают на коврик.

Голос (не Томпкинса): «Я хочу поговорить с вами».

Никакого ответа.

Голос: «Ну же, проснитесь, а?»

Томпкинс: «Уберите свои руки, не делайте этого».

Голос: «Тогда хоть немножко очнитесь».

Томпкинс: «Который час? Почему вам непременно надо заявляться сюда в такое время?»

Голос: «Потому что я не намерен рисковать, не хочу приходить к вам днем».

Томпкинс: «Днем не опасней, чем сейчас».