Корнелл Вулрич - У ночи тысяча глаз

Каждому нужно за что-то держаться.

Улыбка снова заиграла у нее на лице, да так там и осталась.

Медленно и осторожно он потянулся свободной рукой к торшеру и дернул за шнур.

Его лицо погасло.

Полицейский монтер явился в семь тридцать — в семь тридцать утра наступившего после реквизирования комнаты дня, с мотком проводки под мышкой, сложенным соответствующим образом и завернутым для маскировки в газету. В другой руке он держал громоздкий ящик, напоминающий большой ящик для инструментов. В нем было подслушивающее устройство.

Он постучал всего раз условным стуком, столь же кратким, сколь и тайным, и, очевидно, легко определяемым, ибо дверь моментально открылась и тут же за ним закрылась.

За ней стоял Сокольски. Доббс скорчился в дальнем углу в позе, которую можно было принять за позу абсолютной скорби. Лицо он сунул в самый угол, словно от кого-то его пряча. Ко всему прочему голова его была опущена вниз, почти скрыта за изгибом плеч. Руки обхватывали затылок, точно у него прострел мышц шеи. Сидел он на собственных пятках. Перед ним уходила вверх, исчезая в потолке, почерневшая труба водяного или парового отопления. Он был так же неподвижен, как йог-индус, только сидел наоборот.

Чтобы никто не слышал их шагов, оба обитателя комнаты разулись, но больше ничего не снимали, даже пиджаков. Шляпу и ту Сокольски не снял. В конце концов, они не дома. Большая желто-белая дырка на пятке омрачала один из носков Доббса, но нисколько не сказывалась на его расположении духа.

— Пока мы ничего делать не можем, — прошептал Сокольски монтеру. — Он все еще дома.

— Дайте-ка мне осмотреться, — сказал гость.

Сокольски указал ему обувь:

— Поосторожней. Там все слышно.

Монтер положил громоздкие предметы на кровать, снял туфли, после чего принялся мягко и вроде как по горячим углям передвигаться по комнате, очевидно выискивая щели или дыры.

Ничего подходящего он, похоже, не нашел. Наконец похлопал по спине скорчившегося Доббса, и тот неторопливо раскрутился в нормальную человеческую форму, хотя явно окоченел от долгого сидения в одной позе и даже хромал.

Добравшись до кровати, он уселся на краешек и принялся растирать занемевшие члены.

— Он встает, — сообщил Доббс. — Я только что слышал, как заскрипели пружины койки. И открыл кран — в трубе зашумела вода.

Теперь уже монтер занял позицию детектива. Немного погодя он выпрямился и вернулся к ним.

Показав большим пальцем на трубу, заметил:

— Она вполне подойдет. Вставлена неплотно, место вокруг нее есть. Я могу расширить отверстие и опустить провод за трубой. Когда он будет включать свет, провод покажется тенью от трубы.

Сокольски сомкнул вместе большой и указательный пальцы в молчаливом жесте одобрения.

— Идет. Действуйте, — прошептал он, потом потихоньку открыл дверь комнаты и вышел без туфель, как и был, на лестничную площадку.

В нескольких местах он заглянул через перила, очевидно проверяя, откуда лучше всего смотреть вниз. Наконец отыскал позицию с удовлетворяющим его углом обзора, положил на перила скрещенные руки, а на них голову и перестал быть одушевленным. Глядя на него, можно было подумать, что он, если нужно, готов пробыть в этой позе хоть целый день.

В комнате Доббс продолжал массажировать затекшие икры. Монтер вручную выпрямлял провод, и моток, висевший у него на руке, быстро уменьшался. На разостланной на кровати газете появились щипцы, плоскогубцы и другие инструменты, разложенные с методической аккуратностью и точностью, что всегда отличает мастера, художника, который любит работу ради самой работы.

Сокольски слегка пошевелился, пригнулся пониже. Это изменение прошло почти незаметно, его можно было принять за иллюзию, созданную тусклым светом, очерчивавшим его столь нечетко. Через несколько секунд, однако, где-то внизу отворилась дверь, и на лестнице послышались жесткие шаги человека, неохотно спускающегося вниз, едва придерживаясь рукой за перила.

Постепенно шаги замерли, и в подъезде снова стало тихо.

Монтер в ожидании уже держал в руках небольшую карманную слесарную ножовку. Проводка у него уже была ровной как стрела и протянулась по всей комнате до водяной трубы, кончаясь за два дюйма до нее тонким язычком с раздвоенным жалом, которое, казалось, добровольно обхватывало небольшой железный цилиндрик. Проводка временно, в целях доступности, лежала на полу, затем пересекала кровать и снова бежала по полу по другую ее сторону. Каждое движение мастера было точно рассчитано, поскольку устанавливать приборы ему приходилось не раз прежде.