Корнелл Вулрич - У ночи тысяча глаз

— Быстрее! Кто-нибудь помогите мне подхватить ее! Вы что, не видите, что у нее обморок!

На вокзале, в ожидании поезда, я сначала решила, что первым делом сразу все ему расскажу. Однако, когда увидела, как он в своем верблюжьем пальто выходит мне навстречу вместе с вываливающей с перрона толпой, когда подбежала, прижалась к нему и замерла, сказать не могла ни единого слова. Быть рядом с ним, чувствовать, как он прижимает меня к себе, — что еще нужно! Его пальто излучало тепло и такую безопасность. Ни ночи, ни звезд, глядящих на тебя сверху. Только его лицо, только его дыхание — вот и все.

Мы постояли там, будто к месту приросли, пока толпа прибывших пассажиров не превратилась в тонкую струйку, пока не прошли цепочкой и не рассеялись последние задержавшиеся и мы не остались одни посреди огромного мрачного зала. Забывшиеся в неподвижных объятиях, бросающиеся в глаза. Так выделяется скрытый течением камень или свая, когда уровень воды вокруг вдруг падает.

— Я вижу, это так на тебя подействовало, ты какая-то совсем другая, — с состраданием произнес он.

Отец попытался взять меня за подбородок и повернуть мое лицо к себе, чтобы ему было лучше видно, но я этому воспротивилась.

— Давай больше не будем стоять здесь, — приглушенно сказала я в его пальто. — Давай уйдем отсюда на улицу.

Мы направились к выходу из зала, по-прежнему прижимаясь друг к другу.

— Ты долго ждала? — спросил он.

— С рассвета.

Я почувствовала, как он на мгновение сбился с шага.

— Но ведь этот поезд прибывает в девять часов. Я полагал, ты знаешь.

— Знаю. Но чтобы его встретить, я должна была пройти часть пути, пусть всего лишь до калитки на перроне. Мне казалось, только так я могу заставить его прийти быстрее.

— Бедное дитя, — вздохнул он.

И только тут четко увидел мое лицо, которое толком не разглядел в полумраке зала. И вот только сейчас, в небольшом пространстве ясного дневного света между пещерообразным зевом вокзала и машиной, он его рассмотрел. Ничего не сказав, резко остановился, его лицо вспыхнуло, и он пошел дальше. Вернее, мы продолжили путь вместе, ибо наши руки по-прежнему были переплетены за нашими спинами, моя находилась под его свободно свисающим пальто.

— Едем? — спросил он, когда я захлопнула дверцу.

— Да, давай.

Наши пальцы соприкоснулись на ободке рулевого колеса.

— У тебя такие холодные руки.

— Они уже холодные три дня подряд. Теперь придут в норму. — Я подышала на них, просунула одну ладонь под его руку, накрыла другой сверху и сплела их.

— Да, ты столько пережила, — хрипло выговорил он, хмуро глядя на поток машин впереди.

Дальше мы молчали, пока не выехали на широкую дорогу, уже ближе к дому.

— И сколько же ты пробыла в таком состоянии? Я послал тебе телеграмму, как только смог. Что, между сообщением по радио и моей телеграммой вышел большой разрыв?

— Дело было совсем не в том, — кратко бросила я и изменила грамматическое время: — Дело не в том. Не в катастрофе.

Он подумал немного, и я увидела, что он ничего не понял.

— Джин, — озабоченно посмотрел он на меня, — ты какая-то совсем другая. Вся твоя уверенность куда-то ушла, и… ну, не знаю, у меня такое чувство, словно отсутствовал десять лет.

Мне хотелось сказать: «Никакая я не другая. Просто мир, в котором я нахожусь, другой».

Все домашние были страшно рады видеть его: они дружно выражали это в двух-трех словах, с различной степенью глубины чувств. Но для них вся разница на том и закончилась, они вернулись в прежнее состояние, в котором пребывали до катастрофы. Другое дело я — прежней мне уже никогда не бывать.

Уикс как-то по-особенному принял его пальто и шляпу, пальто перекинул через руку, чуть ли не ласково, будто оно было очень хрупкое, очень ценное. Так он выразил свое отношение к возвращению хозяина. Кухарка сказала: «Я приготовила для вас горячие булочки с мелассой, сэр», — а глаза у нее увлажнились чуть больше, чем, казалось бы, оправдывало сообщение. Остальным миссис Хатчинс с добродушной строгостью громко надавала кучу всевозможных ненужных поручений, разогнав их в разные стороны.

Но им повезло, всем до одного. Они были счастливчики — для них все кончилось.

Вскоре мы вошли в столовую и сели вместе завтракать.

— Ах, до чего здорово! — воскликнул отец, потирая руки.

Солнечный свет, будто пыльца от жонкилий, покрывал всю скатерть и попадал ему на плечо и на край рукава. Стеклянная посуда так и сверкала, а с ближайшей грани кофейника с ситечком мне улыбалось раздувшееся личико. Он быстро просмотрел накопившуюся почту, не вскрыв ни одного письма.