Тесс Шарп - Вдали от тебя

— Где родители? — наконец интересуюсь у него, когда его хватка ослабевает. Отстраняюсь и снова откидываюсь на подушки, но наши пальцы по-прежнему переплетены.

— Общаются с докторами. Я прокрался мимо них.

— Сколько времени прошло?

— Полтора дня. Тебе нужно еще поспать. Все остальное может подождать до завтра.

Не могу отдыхать или ждать, даже вопреки каждой ноющей мышце своего тела и убийственной боли в голове.

Большим пальцем Трев выводит неторопливые круги.

— Их же не выпустят под залог? — выпаливаю я. Глупо, конечно, но когда я в последний раз просыпалась в больнице, вокруг были лишь люди, которые не верили ни единому моему слову. Пугает, что это снова происходит. — Детектив Джеймс подстрелил тренера... Он еще жив?

— Пуля попала в плечо. Ему предъявят обвинение, когда он придет в себя. Адам уже признался, — говорит Трев, сжав челюсть. — Сломался в ту же секунду, как его начали допрашивать. Ты была права: он убил Мину и подкинул таблетки, чтобы все решили, что это твоя вина. Тренер Роб утверждает, что и знать не знал о делах Адама. Он потребовал адвоката. Ни слова не сказал про Джеки. Да это и не важно. У них достаточно улик, чтобы упечь его надолго. Их обоих. — Удовлетворение в его голосе буквально осязаемо.

— Адам видел ее. Когда ему было четырнадцать. Он видел, как в тот день Джеки садилась в машину тренера. И никому не сказал ни слова. Боже... Кайл. — Поднимаю взгляд на Трева. — Адам его лучший друг... был. Как он?

Трев качает головой.

— Шокирован. Весь город в таком состоянии. Наверное, каждую девчонку, игравшую в футбольной команде, сейчас расспрашивают родители на тему тренера и того, приставал ли он к ним. Ему повезло, что он сейчас под стражей; в городе он не продержался бы и дня.

Меня пробирает дрожь от мысли, кого еще из девочек он «любил». Кому повезло не забеременеть.

— Мама постоянно спрашивает, как так может быть, — говорит Трев. — Как никто не замечал, что между ним и Джеки что-то было, а я даже не знаю, что ей ответить. — Он смотрит на меня с такой болью во взгляде, что приходится отвести глаза. — После смерти Мины он прислал нам корзинку гребаных фруктов, Софи. Помню, как от маминого имени писал записку с благодарностью.

Сглатываю в надежде, что пройдет тошнота. Но от этого только становится больнее глотке.

— Ублюдок, — ругаюсь я. По глазам вижу, что в Треве кипит та же ярость. Но никакими словами не выразить наши с ним чувства. Не уверена, что хочу вспоминать, как очистился разум в тот момент, когда сдавливала горло Адама, препятствуя доступу кислорода.

Тюрьмы достаточно. Пусть оба сгниют там.

Повторяю свои слова, будто убеждая саму себя, что это справедливое наказание за их преступления.

Но это не так.

И этого никогда не будет достаточно.

Но нам придется жить со своей потерей. Строить вокруг нее наши жизни.

Трев крепче сжимает мою ладонь, и я даже не пытаюсь ее вырывать. Что этот мир может нам дать? Больше никаких пряток. Мины нет, зато есть он и я — мы; наше прошлое и будущее.

И это пугает больше всего.

— Что там Мэтт? — интересуюсь я. Чувствую себя ужасно после того, как нагрубила ему у церкви. На его месте, узнав, что моя семья — убийцы, я бы уже подумывала о передозе.

— Пытался до него дозвониться, но абонент не абонент. Отключил телефон из-за репортеров, скорее всего. Как мы после... — Он замолкает, когда раздается стук в дверь палаты и входит мама.

— Солнышко, — говорит она, увидев, что я не сплю. Трев отпускает мою руку и встает. — Нет, все в порядке, Трев. Можешь оставаться сколько хочешь.

— Да нет, я пойду. Надо еще Рейчел и Кайлу сообщить, что Софи очнулась, — отзывается он. — И с мамой созвониться. До свидания.

Мама присаживается на койку рядышком со мной. Глаза у нее покрасневшие.

— Хорошо, что ты пришла в себя. Папа ненадолго отъехал домой. Сказал, ты захочешь свои штаны для йоги, когда очнешься. Как себя чувствуешь?

— Устала. И все болит.

— Я запретила давать тебе какие-либо опиаты. Мне жаль, малыш, хотела бы я...

— Нет, — перебиваю ее. — Спасибо тебе. Мне они не нужны.

Она обеими руками держит мою ладонь и произносит:

— Хотела бы я облегчить твои страдания.

— Все хорошо. Я в порядке. Все наладится. Этот ужас закончился.

Мне нужно было сказать вслух эти слова. Позволить им улечься в сознании, но пока еще слишком рано.

Вскоре медсестра отпускает маму и выключает свет, наказывая мне отдыхать. У меня три сломанных ребра, синяки на шее и многочисленные швы на животе и лице, от которых я ощущаю себя чудовищем Франкенштейна. К счастью, большая часть ран поверхностны. Но даже от них адская боль, когда не принимаешь обезболивающих сильнее аспирина.