Сантьяго Гамбоа - Самозванцы

— Черт возьми, — сказала она мне, — это какая-то мания — быть писателем. Вчера я познакомилась с перуанским прозаиком. Он сказал мне, что писательство несовместимо с детьми, поэтому у тебя их нет?

— Не поэтому, — ответил я. — Женщины, с которыми я жил, не хотели их иметь. С каким перуанским писателем ты познакомилась?

— Его зовут Нельсон, он друг Рубенса. Они познакомились в самолете. Не помню фамилию…

— Ну, я не читал ни одного перуанского писателя, которого бы звали Нельсон, — сказал я, чувствуя что-то очень похожее на ревность. — Насколько я знаю, ни в Латинской Америке, ни в Испании нет писателя, которого бы так звали. Он хорошо пишет?

— Не знаю, я его тоже не читала, но могу рассказать тебе, как он танцует.

Желудок сжался, но я ничего не сказал.

— Он танцует ужасно, — уточнила она, смеясь, — слегка подпрыгивая. Кстати, мне стоило усилий избавиться от него. И не делай такое лицо, ничего не было.

Пришел служащий отеля с подносом. Там были сандвичи, фрукты и бутылка белого вина. Омайра, голая, начала есть, сидя в постели. Она говорила о своем муже и своих детях. Она вышла замуж двадцатилетней и с тех пор не была ни с одним другим мужчиной.

— Как только я тебя увидела, я почувствовала странную решимость, — сказала она мне. — Ты меня околдовал, признайся.

Я ответил, что нет, мы посмеялись.

— Если бы я позволила тебе уйти из-за моего мужа, — продолжала она, — я бы его возненавидела. Отметь, какое противоречие. Теперь же, напротив, я его люблю, как никогда.

— Я рад, такое бывает.

— А почему ты не хочешь вернуться в свою страну? — спросила она. — Ах, я бы не смогла жить вдали от Кубы.

— Потому что я потерял то немногое, что имел, — ответил я ей. — Мои друзья изменились, семья, которая у меня была, теперь далеко… Однажды я решил было вернуться, но не нашел работу. Там, если ты не знаешь влиятельных людей, ты никто, а я ни с кем не знаком. Париж не лучше, но, по крайней мере, человека ценят по его делам. Естественно, я по многому скучаю. Часто, в определенные дни, в определенные минуты, мне больно, что я не там.

— Ну хорошо, — сказана она, — но у тебя было преимущество, Серафин. Ты мог выбирать. Многие ли могут это сделать?

— Немногие, знаю, — согласился я. — Очень немногие, в таких же условиях, по крайней мере. Сегодня часто эмигрируют из-за насилия, из-за конфискации земель, потому что для простых людей нет работы. Моя страна находится в руках людей, которые презирают ее, вот в чем проблема.

— Куба не лучше, милый, о чем ты мне говоришь. Но я верю в будущее. Кстати, ты умеешь готовить?

— Да, немного, — сказал я. — Почему ты спрашиваешь?

— Это глупость, но мне нравятся мужчины, которые готовят.

Телефонный звонок прервал наш разговор.

— Yes, — ответил я, полагая, что звонит администратор.

— Это Пети, из Гонконга, рукопись уже у вас?

— У меня все очень хорошо, большое спасибо, что спрашиваете, — ответил я ему недовольным тоном; теперь, когда я знал, кто он такой или по крайней мере кем он не является, я мог себе это позволить.

— Не будьте формалистом, Суарес. Рукопись. Как с ней обстоят дела?

— Спросите своего друга Ословски.

Пока я разговаривал, Омайра подошла к окну и закурила новую сигарету. В глубине проспекта, за тонкой пеленой тумана, виднелись огни Дворца народа.

— Я не могу звонить ему, возможно, его телефон прослушивается.

— Тогда имейте терпение.

— Терпение не вечно, — возразил Пети. — Не забывайте, что с помощью одного звонка в Париж я могу устроить так, что вас выгонят с работы, а с помощью второго — что у вас отберут вид на жительство во Франции. Не стоит играть со мной в обмен любезностями.

— Любезностями? Не нахожу в вас ни следа любезности. А ведь вы должны были бы быть со мной любезным.

— Следите за своей речью, — резко сказал Пети. — Вы всего лишь бедняк, с умом, очень подходящим для литературных компиляций. И не забывайте, что вы в моих руках.

— Позвоните мне завтра в это же время, — ответил я ему, уже сытый по горло этим тоном и этим разговором.

Пети не ответил, просто повесил трубку. Омайра продолжала курить, стоя ко мне спиной.

— Ты хорошо говоришь по-французски, — сказала она мне.

— Это был мой шеф, он хотел знать, как продвигается работа.

— Твой шеф? На какой-то момент по тону я подумала, что это твоя жена. Но я тебе верю.

Я не знал, что сказать.

— Не бери в голову, — добавила она, — я тебя подначиваю. Знаю, что это не твоя жена. Я прекрасно знаю французский. Я работала добровольной сестрой милосердия в госпитале в Порт-о-Пренсе.