Кит Маккарти - Тихий сон смерти

— Протей мог бы послужить своего рода моделью рака. Перенося измененные гены или даже целые клетки какого-нибудь зараженного лабораторного животного в организм другого животного, он до поры до времени ждал бы, пока раковая опухоль не начнет развиваться в новом организме. Я уже говорил, что вирус — а Протей представляет собой именно вирус — для этой цели весьма эффективен. И тогда можно было бы экспериментировать с методами лечения. Но дело в том, что разработка методов лечения рака являлась всего лишь прикрытием. Целью же был сам Протей.

Айзенменгер, возбужденно сверкая глазами, зашагал по комнате.

— Реагирующий на повышение температуры спусковой крючок, кнопка — известный метод, которым пользуются ученые при заражении клеток вирусами. Это позволяет контролировать время начала эксперимента. Но ты только подумай, Елена, только представь, какие возможности открывает этот метод! У тебя есть вирус, которым стопроцентно можно заразить человека, — и никаких симптомов, никаких признаков того, что в каждую клетку тела заложена невидимая бомба, которая только и ждет команды взорваться! Заложить же ее можно в любой момент — за пятьдесят лет, за десять, за месяц, — и в твоих руках человеческая жизнь — тебе стоит только нажать на кнопку!.. Затем, когда нужный момент наступает, ты вводишь второй вирус, тот же вирус гриппа. Цель этого деструктивного вируса — вызвать повышение температуры. Инфекция проникает в организм, распространяется, температура тела градус за градусом начинает подниматься: тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, тридцать девять и девять. Пока ничего не происходит, но человек из-за температуры чувствует себя отвратительно. И вот ключевой момент: сорок градусов. Протей просыпается и начинает свою работу. Стремительно, возможно в пределах двух дней, он пожирает свою жертву, как черви поедают трупы, но только рак съедает человека заживо.

— Биологическое оружие?

— Совершенно верно. Но какое красивое! Какому-нибудь сумасшедшему маньяку ничего не стоит разбросать его по всему миру. Можно заразить миллиарды ничего не подозревающих людей, в поте лица своего добывающих хлеб насущный, в любой, самой отдаленной точке нашей матушки Земли, а потом останется только ждать. Стоит лишь запустить этот вирус, и его уже невозможно будет остановить. Сиди и жди, пока кто-то не окажется тебе неугоден. Плохо себя ведет какая-нибудь ближневосточная страна? О ней позаботится небольшая эпидемия гриппа. И никто тебя не поймает за руку, и никаких «Бурь в пустыне» и политических скандалов. Но и это еще не все. Ты сам определяешь масштабы эпидемии — все в твоих руках. Ты можешь убить всего миллион, можешь десять, а если научиться регулировать второй фактор, ограничивать или расширять по своему желанию его распространение, то ничего не стоит заставить молиться на тебя весь мир. Точнее, ту его часть, которая останется в живых.

Елена почувствовала, что ей становится нехорошо. От одной мысли, что такое возможно, у нее закружилась голова. Но сказанное доктором было столь чудовищно, что в это с трудом верилось.

— Это ведь всего лишь предположение, да?

Айзенменгер внезапно перестал вышагивать по комнате и остановился как вкопанный. Он резко повернулся к Елене:

— Три человека либо умерли, либо исчезли при таинственных обстоятельствах. Тернер разбился насмерть — это считается несчастным случаем, но только если отбросить предысторию. Хартману выпало сомнительное удовольствие проводить вскрытие жертвы Протея, и теперь его шантажируют, вынуждая фальсифицировать результаты. — Доктор покачал головой. — Сама подумай, не многовато ли для простого несчастного случая в захолустной лаборатории.

Слова Айзенменгера заставили Елену задуматься.

— «ПЭФ» не стал бы вести подобные разработки по собственной инициативе. За всем этим кто-то стоит.

— Больше, чем просто кто-то…

Айзенменгер и Елена переглянулись.

— Какое-то национальное ведомство, — одними губами прошептала она.

Доктор кивнул:

— Какое-то. Может, наше, а может, и не наше. — Под окнами прогудел автомобиль, и Айзенменгер выглянул в окно. — В нашем мире только государство считает себя вправе по собственному усмотрению лишать своего гражданина жизни, — так же тихо, как Елена, прошептал он.

Девчушка скулила, видимо умоляя его остановиться, но скотч, которым был залеплен ее рот, не давал ей возможности произнести ни слова. Впрочем, Розенталя это только возбуждало. Тем же самым скотчем он связал ее по рукам и ногам, заклеил глаза и, как ему нравилось думать, «пользовался ею». При этом он знал, что ей самой это не может не нравиться. Бобби скулила, и это было частью игры: она исполняла свою роль, он — свою. Иногда он принимался ласкать ее и приходил в восторг, чувствуя, как тело девушки откликается на его ласки, видя, что она получает от игры такое же удовольствие, как и он сам.