Джузеппе Д'Агата: Возвращение тамплиеров

— Вам что-нибудь угодно, молодой хозяин?

Пока Джакомо отвечал, Яирам рассматривал высокого худого человека.

— Я все сделаю сам, Ансельмо. Иди спать.

— Спасибо. Я не сплю.

Джакомо положил на сундук шляпу и пальто.

— Тоже решил отметить Новый год?

— Нет, молодой хозяин, нет. День и ночь, бодрствование и сон — для меня все едино. Что же касается Нового года, то я давно уже перестал его отмечать. А прежде бывало никогда не пропускал праздника в театре «Корсо», неподалеку отсюда. Мы безумно веселились, прямо-таки до полного изнеможения. Одного танца достаточно было, чтобы сойти с ума.

— Ты говоришь, в театре?

— Во время последней войны он был разрушен бомбами, его так и не восстановили. — Он покашлял. — Простите мне эти глупые воспоминания, молодой хозяин.

— А что мой отец?

— Я не видел хозяина уже два дня. Наверное, уехал.

Бесполезно было спрашивать куда. Ансельмо не сказал бы, даже если б и знал. Старый слуга принял у Яирама пальто и шляпу и почти бесшумно исчез.

Яирам Винчипане, впервые оказавшийся в этом доме, слегка оробел от строгой обстановки и, хотя никак не проявил этого, внутренне как бы приготовился к тому, что в любую минуту может возникнуть что-то таинственное.

И в самом деле, в музыкальной гостиной, где царил одинокий рояль — превосходный «Бехштейн», — взгляд приковывала светлая женская фигура. Молодая и, видимо, замужняя женщина была изображена во весь рост; портрет был заключен в роскошную раму. Как и все остальное на полотне, лицо ее было написано крепкими, уверенными мазками и поражало сходством с Джакомо, особенно издали.

— Это моя мать Элиза. Как живая, не правда ли? Современная работа, — спокойно пояснил юноша, а его друг тем временем сел за рояль.

Яирам приподнял крышку и, видимо, задумался, рассматривая лицо женщины на картине. Потом опустил руки на клавиатуру. Глубокие вибрирующие звуки клавиш низкой октавы, которые медленно и настойчиво перебирала его левая рука, заполнили зал.

Джакомо, побледнев больше обычного, жестом прервал друга.

— Почему… почему ты играешь именно это?

То было фортепианное переложение «Острова мертвых» Рахманинова — сочинение, которое исполняется чрезвычайно редко.

— Почему именно это? — резко переспросил Джакомо.

— Не знаю… Потому, что разучиваю сейчас эту вещь. Потому, что первая часть легкая. Я понял. Это играла она.

— Постоянно. — Джакомо бросил взгляд на портрет. — Моя мать постоянно играла эту музыку.

— Так много всего навевает… — сказал Яирам, рассчитывая хоть немного снять внезапное напряжение. — Прости, Джакомо, а когда она ушла… умерла?

— Ушла. Ты правильно сказал. Она умерла десять лет назад.

— Ладно, не нужно, не говори, если не хочешь.

— Несчастный случай. На мокрой дороге отказали тормоза, и ее машина налетела на грузовик, перевозивший тонкие трубы. Одна из них пробила лобовое стекло и пронзила ее грудь. — Джакомо говорил бесстрастным, нейтральным тоном. — Ее убил Рахманинов.

— Но как ты можешь утверждать это?

— В ту ночь я был рядом с нею. Она слушала магнитофонную запись. И вдруг ленту — да, звучал как раз «Остров мертвых» — ленту заело. Она попыталась поправить кассету и утратила контроль за машиной.

Яирам с излишним шумом захлопнул крышку клавиатуры.

— Ты очень ее любил.

— Нет, — не колеблясь ответил Джакомо.

Яирам, не ожидавший такого решительного отрицания, живо обернулся к другу:

— Ты сердишься на нее за то, что она так рано покинула тебя.

— Она всегда казалась мне чужой, — сказал Джакомо. — Как часто — и я хорошо это помню, хотя и был маленьким, — я смотрел на нее и спрашивал себя, кто она такая и что делает в моей жизни. — Он попытался улыбнуться. — А истории про подсознание оставим разъезжим торговцам. Развлечение, достойное их.

Яирам с облегчением покинул музыкальную гостиную.

Синьор Риччи, отец Джакомо, занимался торговлей произведениями искусства, и огромный особняк походил на музей: его заполняли самые разные предметы, но все — немалой ценности. По анфиладе комнат невольно хотелось двигаться осторожно, едва ли не на цыпочках ступая по старинному паркету, старательно натертому воском.

Исключение составляла комната Джакомо.

Здесь нельзя было даже помыслить о строгости и порядке. Медвежонок, сидящий возле ракеток и теннисных мячей, сваленные в кучу книги, разбросанные повсюду диски и кассеты, боксерские перчатки, рапиры, шпаги, шашки, кривые турецкие ятаганы… Обстановку дополняли широкая тахта, молитвенная скамеечка и над нею — бесценное изображение Мадонны кисти византийского мастера. Все говорило о том, что это — обитель человека, в котором мужчина еще не вытеснил подростка.