Виктор Каннинг - Дерево дракона

– Как вы думаете, Нил, что они сделают с Хадидом Шебиром?

– Вы имеете в виду правительство?

– Да.

– Думаю, завтра утром мы получим из Лондона донесение с просьбой прислать подробный рапорт, а до этого времени ничего не предпринимать. Полагаю, в конечном счете новость станет известна прессе и дойдет до Кирении. Думаю, это порядком навредит Моци. Кому приятно, когда его обманывав ют? Если настоящий Хадид действительно мертв…, тогда всеобщее настроение может обернуться против Моци за то, что он скрывал этот факт. Люди предпочитают узнавать о подобных вещах сразу…

– А все-таки здорово он это придумал!

– У него бы ничего не вышло, если бы жена Шебира не дала согласия… – Нил вздохнул и вытянул ноги, наблюдая, как улетучивается в темноте облачко табачного дыма. – Скажите, вы никогда не думали заняться политикой? – спросил он вдруг.

– Нет, никогда.

– А могли бы.

– Возможно. Только это не совсем то, чего мне хочется.

– А чего вы хотите?

Джон улыбнулся:

– Не знаю. Заняться хозяйством, покупать картины… Даже не знаю. Кажется, я из тех, кого называют домоседами.

Нил рассмеялся:

– А знаете, после всей этой истории вы наверняка получите награду или титул, сэр Джон Ричмонд. А? Как вам, нравится?

Вот любопытная вещь – все это легко достается вам, а вам до этого нет и дела.

– А это как раз то, чего хотелось бы вам? Признайтесь?

Нил удивленно посмотрел на Джона:

– Да, вы угадали. Но неужели это так заметно?

– Ну, в общем заметно. И знаете, я даже в некотором роде завидую вам. Завидую, потому что вы знаете, чего хотите. Должно быть, чувствуешь себя так спокойно, когда знаешь, чего хочешь и каковы цели, к которым стремишься. На мой взгляд, иметь честолюбие – это все равно что обладать музыкальным слухом. Либо он у тебя есть, либо нет. И, должен вам сказать, вы добьетесь, чего хотите.

– Во всяком случае, попробую. После этой поездки я собираюсь покинуть сэра Джорджа. Возвращаюсь в Лондон… – Он замолчал, вспомнив про Дафни, и ему вдруг захотелось говорить о ней. Это любовь сделала меня таким, подумал он. Любовь требует излить душу, и я стараюсь найти любой повод, чтобы произнести ее имя вслух. Дафни… Но у него хватило благоразумия не посвящать в свою тайну Ричмонда. Нил представил себе, как изменится непринужденный тон Ричмонда, когда он услышит его признание. Он даже может не сдержаться и высказать ему в лицо все, что думает. Ведь у него свои представления о морали и порядочности – тихая жизнь в родовом имении, правильный выбор и все такое прочее…

– Когда-нибудь вам это удастся, – проговорил Джон. – Сделаетесь премьер-министром, ваши фотографии напечатают в газетах. А я буду смотреть на них и улыбаться… – Но, произнеся эти слова, Джон подумал, что его собственное будущее подернуто туманом. Где будет он сам, когда раскроет эту газету? Вряд ли где-то очень далеко. Он может находиться где угодно – в Ницце, Танжере, Балтиморе или в Сорби-Плейс, – но важно не это, а другое: с кем? Будет ли она с ним? Джон не обладал честолюбием в том смысле слова, в каком понимал его Грейсон, но сейчас оно у него появилось.

Сейчас он понял, чего хочет… Он посмотрел туда, где в черном бархате южной ночи вырисовывался силуэт Колокольной башни с четко очерченным желтым квадратом светящегося окна. Она сейчас там, и ему так хочется быть рядом. Это щемящее желание пронзило его столь сильно, что он едва удержался, чтобы не вскочить… Ему сделалось любопытно, что сказал бы Грейсон, вздумай он поведать ему о своей любви к Мэрион Шебир. Должно быть, это признание ошеломило бы его, может быть даже повергло в шок. Он догадывался, что тот скажет. Почему непременно она? Разве не существует множество других, способных дать тебе все, что ты хочешь, и гораздо более точно вписывающихся в твой мир?

Внизу во дворе кто-то из солдат заиграл на губной гармошке.

Из своей комнаты Мэрион слышала этот незатейливый наигрыш. Стоя у окна, она вдруг почувствовала, как волна этих простых звуков придала ее мыслям неожиданную ясность и решимость. В течение всего дня туманные мысли громоздились в ее мозгу и теперь вдруг сделались предельно ясными. Решение, которое она приняла, не принесло ей облегчения, так как оставляло ей свободу воображения, рисовавшего страшные картины будущего. Но по крайней мере теперь она знала, что делать. Там внизу сидит человек, прижимая ко рту губную гармошку, а вокруг него другие…, и все они вдруг сделались так близки ей. Но, помимо них, есть еще майор Ричмонд, человек, которого она любит и ради которого готова признать, что любовь – это высочайшее из проявлений эгоизма, требующее абсолютного повиновения. Она знала это и прежде, когда была с Хадидом, но снова придя к этому теперь, поняла, что рано или поздно наступает время, когда человек дает волю сокрушительной силе любви. Для нее это время наступило сейчас. Весь день она спорила сама с собой, хотя в глубине души уже знала, что этот момент обязательно придет. Он был сродни хирургической операции, призванной спасти саму ее жизнь. Этот момент был истинной смертью Хадида. Теперь и он сам, и все, что осталось от ее любви к нему, перестало существовать, как перестала существовать ее преданность всему, что их некогда связывало.