Аллан Фолсом - Изгнанник

Александр видел, как Мартен встал, оттолкнувшись от земли, и направился к нему. Преследователь все так же сжимал свой «Макаров» обеими руками.

Он вспомнил о «граче», который лежал неподалеку, и попытался дотянуться до него, но тщетно. Мостовая казалась мягкой, будто он упал на охапку сухих листьев. Мартен отчего-то вдруг остановился и устремил свой взгляд поверх него. Александр быстро повернул голову, чтобы узнать, что так привлекло внимание противника.

Сзади надвигался силуэт, в котором было что-то неуловимо знакомое. Поднявшись по ступенькам с противоположной стороны канала, человек медленно шагал по мосту. Теперь стало видно, кто это: Коваленко, русский полицейский. В руке у него тоже был пистолет, а глаза — как ледышки. На лице Александра отразилось недоумение. Почему, приближаясь к нему, Коваленко держит пистолет на изготовку? И почему так смотрит на него, ведь враг повержен, безоружен и беспомощен?

Вот оно что: именно этот человек и есть его sudba. Судьба, которая была предопределена с того момента, когда он в парижском парке вонзил наваху в грудь своего брата по отцу.

— Коваленко, нет! — раздался крик Николаса Мартена.

Но было поздно. Русский полицейский уже стоял рядом.

— Нет! Нет! Не надо! — снова завопил Мартен.

Александр увидел, как взгляд русского налился еще большей жестокостью, а дуло «Макарова» начало увеличиваться в размерах. Ствол уперся в голову. Палец на спусковом крючке напрягся. Гром выстрела сменился ослепительно белой вспышкой. Будто штормовая волна подхватила его, вспышка же стала еще ярче. А потом все кончилось. Свет померк.

В это же время в Финском заливе

Ребекка и леди Клем стояли у рулевой рубки траулера номер 67730. Обе смотрели на Санкт-Петербург, залитый золотистым светом. Судно, предназначенное для лова сельди, двадцать минут назад покинуло гавань и шло теперь со скоростью восемь узлов по легкой зыби, среди редких льдин. Золотой свет сиял еще несколько минут, а затем погас, словно кто-то неожиданно опустил занавес. Это солнце село в тучи на горизонте.

Воцарились сумерки. Казалось, их напустила та же сила, которая ранее зажгла волшебное сияние над городом. Подруги переглянулись.

— Время лечит, — мягко проговорила Клем. — Сначала станет чуть полегче. А потом будешь думать обо всем этом все меньше и меньше. Будем бороться с прошлым вместе — ты и я. У нас получится — вот увидишь.

Ребекка смотрела на Клем, пытаясь заставить себя поверить ее словам. Ей действительно хотелось верить. Но когда она закрыла глаза, из груди ее вырвались глухие рыдания, а по щекам покатились слезы.

Леди Клем обняла ее за плечи и заплакала вместе с ней, но беззвучно. В жизни случаются горькие моменты, и этот, пожалуй, был одним из самых горьких. Прошло несколько минут, а может быть, часов. Волны убаюкивали. Бросив прощальный взгляд на Санкт-Петербург, Клем повела Ребекку в тепло и свет рулевой рубки.

Санкт-Петербург. Все еще суббота, 5 апреля, 19.40

Выжав газ, Коваленко понесся в сумерках по Сенной площади. Нужно было как можно быстрее отъехать от моста и канала, от Невского проспекта.

— Он лежал безоружный — до пистолета не дотянуться. Убивать его не было необходимости, — негодовал Мартен.

— Товарищ, — укоризненно произнес Коваленко, не отрывая внимательного взгляда от едущих впереди машин, — я спас вашу жизнь. И это ваша благодарность?

— Он уже не представлял опасности.

— У него оставался нож. А может, был еще один пистолет. Откуда мне было знать? Такой человек всегда опасен, пока жив.

— Вам не следовало расстреливать его.

— Как насчет того, чтобы встретиться со своими дамами за завтраком? — Коваленко повернул на Московский проспект и снова надавил на акселератор «форда». Они ехали в аэропорт Пулково. — Рейс в Хельсинки через час с небольшим.

Николас Мартен еще некоторое время смотрел на него, потом отвел глаза в сторону. Огни встречных машин пробегали по его лицу, которое то озарялось, то погружалось во тьму.

— Вы так старательно втирались ко мне в доверие, даже пытались завязать дружеские отношения. — В голосе Мартена сквозила горечь. — И одновременно делали все, чтобы прощупать меня, задавали вопросы с подвохом. А когда наконец поняли, что к чему, начали играть на моем чувстве вины — за все, что случилось с бригадой, за всех тех, кого Реймонд убил в Лос-Анджелесе, потом в Париже… И еще вы играли на моей любви к сестре. Сделали мне паспорт с визой, дали сотовый телефон. А в нужный момент сунули мне в руки пистолет и отправили выполнять грязную работу. И я свое дело сделал. Тут оправдались и ваши расчеты, и другие причины сыграли роль. Я настиг его. Он лежал, оставшись без оружия, без сил. Вы вполне могли его арестовать, но вместо этого убили. — Он искоса посмотрел на спутника. — Это было просто подлое убийство, разве не так?