Деон Мейер - Остаться в живых

— Не веришь, что я смогу измениться?

— Крошка, поверить трудно.

Крошка. Так его тогда звали. Начав новую жизнь, он отказался и от прежней клички, как змея, которая сбрасывает кожу. Кличка служила лишь напоминанием о зловещем прошлом. Преобразившись, он снова стал Тобелой. Так его окрестили.

— Если ты можешь это вообразить, ты можешь это и сделать.

— Откуда ты набрался такой чуши?

— Где-то прочитал. Только это не чушь, а правда.

— Знаю, знаю. Что-то в таком роде проповедуют Норман Винсент Пил, Стивен Кови или еще какой-нибудь лжепророк. Все они великие белые колдуны.

— Не знаю таких.

— Крошка, мы все заранее запрограммированы. Подключены к программе. Мы такие, какие есть, плоть от плоти…

— Мы взрослеем и мудреем. И мир вокруг нас тоже меняется.

Ван Герден, как всегда, не считал нужным скрывать свои взгляды:

— Не верю, что человек способен изменить свою сущность. Лучшее, что мы можем сделать, — признать, что в нас есть и добро, и зло. И смириться с таким положением вещей. Потому что в нас есть и то и другое. Нужно хотя бы стремиться достичь некоего равновесия. Мы живем в мире, где добро прославляют, а зло трактуют неверно. Можно изменить лишь точку зрения. Но не свою природу.

— Нет, — сказал Тобела.

В общем, тогда оба они остались при своем мнении.

Когда его выписали, а белый остался в госпитале, он попрощался, полный воодушевления изменить себя, зажить новой жизнью, стать новым Тобелой Мпайипели. Затопек пожал ему руку и сказал:

— Если у кого-то и может получиться, так точно у тебя. — В его голосе слышалась тревога, как если бы он принимал близко к сердцу его судьбу, был заинтересован в исходе дела.

А сейчас Тобела лежал на пыльном, пахнущем плесенью кокосовом матрасе в самом сердце пустыни Кару и никак не мог заснуть, потому что перед глазами вновь и вновь прокручивалась сцена схватки с двумя молодыми бойцами. Он пытался понять, когда именно он поступился принципами, когда человек, которым он хотел стать, сдался и отошел в сторону. Упоение битвы ударило ему в голову. Руки снова были готовы убивать, а мозг сосредоточился на тактике ведения боя… Его охватило отчаяние. Пришлось уговаривать себя: «Не надо, не надо, не надо!» А потом наступила реакция. Глубокое разочарование в себе. Если бы только Пакамиле и Мириам видели его в тот миг… Они были бы потрясены!

— Видишь, что вы заставили меня сделать! — Слова вырвались из него, прежде чем он успел их обдумать. Теперь он понимал, что пытался переложить свою вину на других; ему нужно было найти козла отпущения, который ответил бы за его собственные грехи.

Что тут можно поделать?

Если ван Герден прав, что тут можно поделать?

Однажды они с Мириам и Пакамиле поехали к ван Гердену в гости. Он жил в маленьком домике за Столовой горой, в маленьком белом домике — его мать жила в большом белом доме. Был субботний вечер, ван Герден встретил их на машине, и они с Тобелой сразу же начали разговор — им было что сказать друг другу, потому что они не раз вместе смотрели смерти в лицо. Мириам все больше молчала, ей было не по себе; Пакамиле таращил глаза: ему было интересно. Когда они приехали, мать ван Гердена тут же увела мальчика.

— У меня есть пони — как раз для тебя, — сказала она.

Через несколько часов, когда они вернулись, глаза Пакамиле светились радостью и возбуждением.

— Тобела, давай разводить на нашей ферме лошадей? Ну, пожалуйста!

Кроме них, в гостях была одна женщина-адвокат; ее звали Бенеке. Они с Мириам беседовали по-английски, но так и не подружились. Между образованной адвокатессой и буфетчицей пролегли, как непреодолимая пропасть, триста лет африканской истории. Обеим было неловко.

Они с ван Герденом разожгли во дворе костер — собрались жарить мясо. Тобела стоял у костра и рассказывал о своей новой работе, о клиентах, которые покупают мотоциклы, и оба смеялись, глядя, как горят поленья, потому что у Тобелы был дар к подражанию. Позже, когда угли прогорели и ван Герден ловко переворачивал на решетке сосиски и отбивные, Тобела сказал другу:

— Ван Герден, я стал другим человеком.

— Рад за тебя.

Он тогда рассмеялся:

— Ты мне не веришь!

— Не я должен тебе верить, а ты сам.

С тех пор они не встречались семьями. Тобела и ван Герден раз в месяц вместе обедали и болтали. О жизни. О людях. О расах и цветах кожи, о политике и пристрастиях, о психологии, которой ван Герден начал серьезно заниматься, чтобы изгнать собственных бесов.