Николай Усков - Семь ангелов

Первая жена Климова и мать Лизы, Ирина Сергеевна, не хотела задерживаться в Москве, особенно в доме, где царствовала Полина, но ее беспокоило состояние дочери. Через час после того, как уехал Алехин, Ирина Сергеевна решила зайти к дочери.

Лиза говорила по телефону и, не отрываясь от трубки, помахала матери рукой:

– «Эхо Москвы»? Ну, хорошо.

…

– Да, оригинал духовной пропал. Но у меня сохранилась копия.

…

– Я еще не решила, как поступить. Это все.

– Привет, мам, – Лиза бодро улыбнулась, – ох, замучили. Сначала Собчак, потом Business FM, BBC, РБК, НТВ, вот теперь «Эхо Москвы».

– Ты что, даешь интервью? – испугалась мать.

– Да, если все э т о случилось, чтобы украсть у папы грамоту XIV века, я должна заявить, что у меня есть копия.

– Зачем?

– Преступник обязательно объявится, – легкомысленно сообщила Лиза. Ирина Сергеевна присела на край кресла и быстро заговорила:

– Мало тебе горя. Федя пропал, Иван покончил с собой. Лиза, не наше это дело. Федя всегда так жил, он рисковал. Я чувствовала, что однажды… – она осеклась. – Знаешь, как я боялась за него? Помню, слышишь по телевизору, что сегодня расстреляли очередной «Мерседес», смотришь, вроде такой же, как у Феди. И внутри – мужчина. Вот камера ползет по телу. Рубашка его, галстук, боже, нет. А потом показывают – какой-то другой мужчина, седой совсем. И так каждый день, каждый день, – она зарыдала. Лиза присела к матери на подлокотник кресла и обняла ее. – А знаешь, каково было ждать его ночью? – продолжала Ирина Сергеевна. – Вот машина подъехала к подъезду – мы тогда еще на Никитской жили, – выглядываю в окно и думаю, что, может, вижу его сейчас в последний раз: слава богу, сел в лифт, слава богу, едет, бегу открывать, вроде на лестнице никого. Обнимаю так, словно с войны вернулся, а он отстраняется…

– Мама, ну сейчас другие времена.

– С такими деньгами времена всегда одинаковые. Ни к чему нам это, Лиза! Я, когда Федя ушел, даже обрадовалась. А потом он стал совсем чужим, словно и не он это был. Я и волноваться перестала. Там в Авиньоне – другой, не Федя.

– Мама, не начинай, – заныла Лиза, – он мой отец.

– Давай уедем отсюда. Будем тихо жить. Ты выйдешь замуж, родишь детей. Я внуков хочу. Зачем нам эти проклятые сокровища?!

– Я должна понять, что случилось с папой, – твердо ответила Лиза. – И эта авиньонская духовная – единственная зацепка.

Снова зазвонил телефон, Лиза ответила:

– Привет, Андрюш, да нет, ничего пока не известно.

– …

– Ну, давай кофейку попьем на следующей неделе. – Лиза разъединилась. – Малахов звонил, хочет посвятить исчезновению папы свою «Пусть говорят». Мама, я же теперь наследница. Ты это понимаешь? – важно спросила Лиза.

– Понимаю, – Ирина Сергеевна перестала плакать. Она подошла к тяжелому барочному зеркалу, поправила прическу, аккуратно промокнула слезы и сказала: – Лиза, мы, – она осеклась – ты… ты очень богата, но ты не сможешь заменить Федю, давай уедем.

– Нет, завтра я намерена встретиться с топ-менеджментом «Контека».

– С кем? – изумилась Ирина Сергеевна.

– Я намерена встретиться с топ-менеджментом папиной компании. Мама, главный член предложения здесь «я».

– Ты не сможешь как он, ты ничего в этом не смыслишь.

– Положим, ты права, но я должна защитить то, что делал папа.

– Почему ты? У него есть жена. Ты с Полиной говорила?

– Она никто. По завещанию ей не достанется ничего.

– Я знаю. Но Федя ведь собирался изменить завещание, – устало ответила Ирина Сергеевна, – просто не успел.

– Может, мы вообще рано его хороним, – сказала Лиза.

– Не думаю, – Ирина Сергеевна покачала головой. – Не думаю.

Лиза с удивлением посмотрела на мать:

– Тебе что-то известно, мама? – Она схватила ее за плечи и уставилась в покрасневшие глаза. Но Ирина Сергеевна молчала.

Он взял брусок рубленой морковки и отправил его в рот. Потом тщательно вытер белой крахмальной салфеткой пальцы – он не терпел, когда они оставляли даже микроскопические следы на стекле, взял стакан молока и с удовольствием осушил его наполовину. Развернул свежий номер «Фигаро» и, насвистывая арию Царицы ночи из Моцарта, углубился в чтение. Газета с тревогой сообщала, что ситуация в Греции близка то ли к дефолту, то ли к революции, а может, и к тому и к другому одновременно. «Греки – поганый народец. Всегда были такими – ленивыми, лживыми бездельниками», – подытожил он.