Александр Каменецкий - Последний пророк

Нам показали, что нужно делать. Головка мака тонко надрезается сверху вниз в четырех-пяти мертах. Сквозь надрезы проступает беловатый млечный сок. Это нужно оставить до следующего дня, пока сок загустеет. Загустевший сок, темную смолу, собирают в специальные посудины и делают новые надрезы. Нам выдали короткие ножички, посуду и погнали в маковые джунгли. Скоро стало ясно, что на этом поле мы и умрем. Вышло, выкатилось воспаленное солнце, обливая нас расплавленным прозрачным металлом. Двигались медленно, сонно, каждое движение давалось адским усилием. Кружилась голова. Пытались держаться друг за друга, чтобы не упасть, но чечен, матерясь и пинаясь ногами, требовал, чтобы каждый обрабатывал свою делянку. Внезапно я услышал протяжный вздох и шорох, резко обернулся. Над головками мака не было Таниной головы. Я бросился туда. Таня лежала на земле, разбросав руки. Я присел, начал тормошить, бить по щекам — бесполезно. Она дышала еле-еле, но совершенно не реагировала ни на что.

— Эй! — закричал я. — Эй, кто-нибудь, помогите!

— Что орешь, сука? — Чечен появился незаметно и тихо из зарослей, пожевывая травинку.

— Женщине плохо! Пожалуйста, дайте воды.

— Пэрэбьется. — Он подошел к Тане и безразлично, как вещь, пнул ее ботинком в бок. — Вставай, коза! Хватит притворяться.

— Не смейте ее трогать! — Я кинулся на чечена, оттолкнул его. — Вы же человек, не зверь. Она может умереть. Дайте воды, я вас прошу!

Чечен удивленно посмотрел на меня, как на странное природное явление — говорящую лягушку, покачал головой. Размахнулся, легко, без усилий, ударил в лицо. Я упал сразу, даже не почувствовав боли. Мгновенно оказался на земле. В голове стоял звон, перед глазами плыли, вырастая один из другого, оранжевые и белые круги. Чечен подошел, задумчивый, снял автомат, уткнул ствол мне в пах.

— Еще раз такое будэт — вистрелю, — сказал без особых эмоций и передернул затвор. — Тэпэр вставай, работай.

Я покорно, безропотно встал. Он отстегнул от ремня фляжку, протянул мне:

— Чэрэз пят минут она встанэт. Если нэт — сам приду и падныму. — Некоторое время он стоял молча, разглядывая мою Таню. — Хароший баба у тэбя. Может, сэбэ ее оставлю, нэ буду вообще продават…

Воды во фляжке оказалось достаточно. Я полил Тане на лицо, дал попить. Она закашлялась, открыла глаза:

— Господи, где я? Что со мной такое?

— Вставай, пожалуйста… Прошу тебя, встань. Иначе этот подонок…

— Я не могу…

— Надо… Надо встать…

Я обхватил ее, поднял, поставил на ноги. Таня шаталась, еле-еле держала равновесие. Глаза у нее были бессмысленные, мутные.

— Я… больше… не могу…

— Терпи, терпи… На, попей еще немножко. Появилась женщина в черном — ходячий мешок и щель для глаз. Проходя мимо нас, не останавливаясь, молча сунула мне в руку замотанное в платок яблоко. Сразу исчезла, бесшумная. Я ткнул яблоко Тане:

— На, поешь…

Кое-как мы закончили этот проклятый день, вернулись в зиндан. Машка лежала в углу ямы, свернувшись бубликом, как маленькое животное. Ее колотил крупный, со стуком зубов, озноб. Кожа была воспаленная, ярко-красная, обгоревшая.

— Солнечный удар, — сразу определил Жан-Эдерн. — Ребенку нельзя здесь находиться. Она может умереть…

— Что с тобой, девонька моя? — Таня подползла к малышке, но едва нашла силы протянуть руку и погладить ее по жестким, сухим волосенкам.

— Мне страшно, мамочка… — дрожа, еле выговаривая слова, ответила Машка.

— Почему тебе страшно, Ежик?

— Ко мне приходили белые медведи… большие белые медведи… Они сказали, что заберут меня на Северный полюс… Там так холодно, так холодно… Я не хочу на полюс… я там совсем замерзну…

— Какие медведи? Какой полюс? — Я провел кончиками пальцев по ее лицу — грубая, шершавая, горячая кожа.

— Она бредит, — сказал глухо Жан-Эдерн. — Еще один день девочка здесь может не пережить.

— Мне холодно, мамочка, — простонала Машка. — Укрой меня одеяльцем… Где мое одеяльце?

— Все в порядке, малышик, все в порядке, — еле слышно шептала Таня. — Медведи больше не придут… Все злые медведи ушли далеко-далеко…

— Подонки, они просто подонки, — хрипя, процедил Гюнтер. — Их всех нужно уничтожать напалмом…

— Хусейн! — закричал я в ночное небо, расчлененное грубым силуэтом решетки. — Хусейн! Хусейн!

На фоне высоких жирных звезд нарисовалась смутная фигура.

— Чиво надо?

— Наш ребенок умирает. Умирает ребенок, понимаешь?! Ему нужен врач.

— Прошу вас, пожалуйста… прошу вас, помогите девочке! — взмолилась и Таня.