Ингер Фриманссон - Доброй ночи, любовь моя

Одна из белобрючниц пододвинула стул к Флориной кровати и принялась ее кормить. Она торопилась, это ясно было по тому, как она пропихивала ложку между губами Флоры и стряхивала в рот картофельное пюре. Совсем еще молоденькая девчонка, а была ли она, Флора, такой же молодой? Ноздрю девушки украшало колечко, а по руке, пониже локтя, непонятным зверем ползла татуировка.

Она непрерывно что-то говорила, словно прочла в методичке, что с пациентами надо обращаться по-дружески, как с равными, что надо разговаривать с ними, а не о них.

Мэрта Бенгтсон попыталась ответить, но есть и говорить одновременно было нелегко. Пища то и дело попадала ей не в то горло, и белобрючнице приходилось подскакивать к ней и колотить ее по спине.

– Сегодня ведь суббота, – задыхаясь, проговорила Мэрта, не переставая жевать. – Уж не собирается ли сестричка повеселиться?

Эта белобрючница не была медсестрой. Кто угодно мог догадаться, что девушка – обычная санитарка и образованием похвастать вряд ли может.

Она прыснула:

– Повеселиться? Да, можно и так сказать.

– Может, у сестрички сердечный дружок какой есть?

– Сердечный дружок? Какой еще сердечный дружок?

Мэрта зашлась в очередном приступе кашля. Флора с отвращением отвернула голову. Она посмотрела в потолок, в эту слепящую белизну.

На острове Флора догадалась, что с Жюстиной что-то не так. Началось еще в дороге. Жюстине не сиделось в каюте, она то и дело выскакивала на палубу, перевешивалась через поручни, и от брызг одежда у нее была вся мокрая. Дул ветер, по волнам бежали белые барашки.

Флора посмотрела на Свена.

– У нее просто морская болезнь, – сказал он с раздражением. – Она никогда не переносила моря.

Дом ждал их. День выдался прохладный и облачный, в воздухе разливалось предвкушение дождя. Во дворе штабелями лежали доски, укрытые брезентом, на котором застыли лужицы.

Свен достал ключ.

– Что ж, девочки, – сказал он нарочито бодрым голосом, – вот мы и в нашем летнем раю.

Жюстине позволили выбрать себе комнату. Ей понравилась комната окнами на восток, узкая и не очень большая, с высоким потолком. Свекровь называла ее «письменной комнатой». Она переписывалась с друзьями из самых разных частей света, но у нее почему-то никогда не хватало терпения задержаться на острове подольше, чтобы написать хоть одно письмо.

Ее белый письменный стол по-прежнему стоял в комнате. Флора прошлась по ящикам с напряженным интересом, словно надеясь найти какие-то записи, касающиеся ее или Свена. Но там лежала только розоватая бумага для писем с серой монограммой свекрови.

– Запомни, Жюстина, твоя бабушка хотела, чтобы этот письменный стол достался тебе, – сказал Свен. Будто он знал об этом. Будто хоть раз беседовал с матерью о таких вещах.

После ужина всегда включали телевизор. Дочери Мэрты Бенгтсон вскладчину купили аппарат и попросили прикрепить его к стене. Сейчас шла программа о каком-то зимнем виде спорта, а может, то был репортаж с соревнований, громко играла музыка. Молодые сильные люди проносились по скоростным спускам, по льду. На них было больно смотреть. Она зажмурилась, почувствовав резь – как в начале простуды.

Внезапно стало тихо. Это в комнату заглянули белые брюки и уговорили Мэрту Бенгтсон надеть наушники. Теперь от телевизора шло только беззвучное подрагивающее сияние.

Да, хорошо бы заболеть, с высокой температурой. Тогда ее изолируют. И Жюстина не сможет ее навещать, во всяком случае, не сможет брать ее на прогулку. Тело все еще помнило ту ужасную поездку. Как головокружение, как медленно нарастающее предчувствие.

Я хочу умереть по-своему.

Только я умирать не хочу...

Я жить хочу.

Жюстина на острове сделалась странной. Она могла сесть на стул в кухне и через миг заснуть, уронив голову на стол. Спала, посапывая.

– Что с тобой такое, откуда такая сонливость? – спрашивала Флора.

А та лишь таращилась в ответ, зрачки у нее ходили кругами, будто собирались вывалиться.

Флора грешила на наркотики, она принюхивалась к горбившейся при ее появлении фигурке, но не чувствовала никакого необычного запаха, однако девчонка отталкивала ее, словно окруженная мощным электромагнитным полем.

Жюстина с радостью взялась помогать, клеила обои. Но в самый разгар работы у нее вдруг иссякали силы. Среди бела дня ей хотелось прилечь. Она лежала на спине и спала, храпела как взрослая, даже как старуха. Кожа у нее стала бледной, похожей на тесто, спина и шея пошли прыщами. Она их расчесывала, сковыривала ногтями, оставляя ямки.