Ингер Фриманссон - Доброй ночи, любовь моя

А твоя мамаша была из бродяжек. Поэтому она и не сопротивлялась. В ней чувство вины намертво засело, клеймо бродяжки стояло на ней. Раз он ее по губам ударил, до крови разбил. Мы с Сив в окно видели. «Побродяжка чертова!» – орал он, а она стояла перед ним босая, полуголая. А она ведь согласна, сказала я Сив. Тогда мы по-настоящему поссорились.

– Потом ты вышла замуж за этого директора, за вдовца Дальвика. Подцепила его играючи. А с нами после едва здоровалась. Дочка моя, Розмари, ходила в один класс с его дочерью. Мы вас иногда на родительских собраниях встречали. Ты так крепко держала его под руку. Делала вид, будто не признаешь меня. А я ведь не очень изменилась, Флора, это ты изменилась. И все же я-то тебя сразу узнала. От людей никогда не спрячешься, понимаешь, в какие тряпки ни кутайся. Хоть в шелк, хоть в бархат, хоть в лохмотья.

Они были похожи на отца, такого же топорного сложения, кожа жирная, в складках. А она, Флора, была хрупкой.

– Ты маленькая как девочка, – говорил Свен и заключал ее в объятия.

Когда его дочь спала, он вспоминал наконец про свою женщину. Обхватывал ее тонкие бедра, поместится ли туда ребенок? Маленькие розовые соски, плоские, как у юноши. Тогда она была коротко стриженной, он называл ее своим мальчиком.

Девчонка спала, но никогда не было уверенности. В любой момент могла проснуться и возникнуть в дверях, уставиться своим сверлящим «что-ты-делаешь-с-моим-папой» взглядом.

Флора перестала испытывать оргазм.

Но Свен не заметил ничего. Интересно, он хоть догадывался?

– Я не могу расслабиться, во мне все блокируется.

– Не думай об этом столько. Это потому, что ты об этом думаешь, потому у тебя и не получается.

– Давай поедем куда-нибудь, наша поездка в Лондон ведь прервалась. Давай продолжим путешествие, только на этот раз Париж выберем.

Он не хотел оставлять девочку. Не так скоро. Он и так часто уезжает по делам. После, Флора, после.

А время утекало, и вот Жюстина отправилась в школу.

– Кто за ней будет смотреть? – сказал он. – Если мы оба уедем, и ты и я? Кто ее одевать будет и провожать в школу, ранец собирать?

– Ты же раньше эту проблему решал?

– Теперь все по-другому. Я не могу ее столько раз предавать.

И уезжал один. Возвращался с дорогими подарками. С бриллиантовым кольцом в знак примирения. А девчонке какую-то трубу привез.

– Если ты на ней в доме играть будешь, то я перееду!

Да и можно ли это назвать игрой?

Девчонка ушла на берег и дунула так, что все тело скрючилось. Утки приплыли на странный звук, ума-то у них немного. А она, видно, обрадовалась.

– Я птицам играю, папа.

– Хорошая моя, талантливая девочка. Ты скоро оркестр организуешь.

Утки влезли на причал и загадили все своим пометом. Он бы подумал, кто все это отскабливать будет! Он что, вообразил, что я сюда переехала, чтобы птичье дерьмо со старых мостков отдирать?

Нет.

С этим мужчиной невозможно ссориться. Он огрызался, а потом замолкал. И молчал, пока она сама не приползала с покаянием.

Девчонка! Она во всем виновата. С ней слишком носятся и балуют.

Флора скрючилась на стуле. Она очень устала. Мэрта Бенгтсон лежала и таращилась на нее, лишая покоя.

– Сестра! Подите сюда, пожалуйста. По-моему, госпожа Дальвик потеряла сознание.

– Нет, это только так кажется. Мы ее сейчас поднимем. Вот так!

– Может, она устала и хочет лечь?

– Это же хорошо, что вы не спите. Дни тогда не такие длинные.

Во всяком случае, мило с ее стороны. Со стороны Мэрты Бенгтсон. Флора взглянула на нее и кивнула. Мэрта Бенгтсон кивнула в ответ.

– Ну можно ли было себе представить? Чтобы мы так кончили?

В ней нарастал гнев. Не на Мэрту, не на санитарок. Нет, на Свена. Семидесяти лет от роду, ни разу не болевший, он как-то вечером схватился за грудь и упал на крыльце. Она стояла у окна и видела его, тут же позвонила в «скорую». Он лежал так, что дверь было не открыть. Ей пришлось толкать изо всех сил, чтобы отодвинуть его. Наконец ей удалось пролезть в щель. Он лежал на лестнице, в уголке рта пузырилась пена.

На следующее утро он был уже мертв.

Она сидела возле него, держала за руку. Жюстина сидела с другой стороны. Они обе были при нем, и все же он их оставил.

А кто со мной посидит, ты подумал?

Я не хочу умирать.

Я жить хочу.

В некоторые дни они разом на нее набрасывались. Целым классом. Брались за руки в варежках с промокшим большим пальцем. Вставали в круг. Учительница видела только то, что дети водят хоровод – совсем недавно ведь убрали рождественскую елку. Шарфики трепещут на ветру, тонкие голоса. Наверное, учительница чувствовала, как в груди разливается тепло. Вспоминала себя таким же невинным ребенком.