Скотт Смит - Простой план

— А кто несет ответственность за меня? — спросил он.

— Я. Готов отвечать за нас обоих. — Я улыбнулся ему. — Буду опекуном собственного брата.

Слова мои прозвучали как шутка, но в них была большая доля истины. Еще в детстве отец внушал нам, что мы должны заботиться друг о друге, что в жизни нам больше не на Кого будет опереться. «В конце концов, — любил он повторять, — человек всегда возвращается к семье, потому что связан с ней узами крови». Правда, мы с Джекобом так и не прониклись его наставлениями; еще будучи детьми, мы никогда не были опорой друг другу. В школе толстяка Джекоба безжалостно дразнили и постоянно избивали. Мне полагалось бы помочь ему, броситься на его защиту, но я совершенно не представлял, как это сделать. Я был тщедушным, костлявым ребенком, довольно малорослым для своего возраста, и мне ничего не оставалось, как стоять в плотном кольце одноклассников, окружавших моего брата и его мучителей, и вместе со всеми молча наблюдать, как его бьют. С годами стиль наших взаимоотношений не изменился: если Джекоба постигала неудача, я — сознавая свою беспомощность и смущаясь от этого — оставался лишь сторонним наблюдателем.

Я протянул руку и слегка похлопал Джекоба по плечу, понимая, насколько нелепо и неестественно выглядит это со стороны.

— Я позабочусь о тебе, — проговорил я, — а ты — обо мне.

Джекоб не ответил. Он молча смотрел, как я открываю дверцу, вытаскиваю из грузовика рюкзак и перебрасываю его через плечо. Когда я ступил на заснеженную дорожку, что вела к дому, он развернулся и уехал.

Я тихо вошел в дом и пристроил рюкзак на полу стенного шкафа в холле, сверху прикрыв его своей курткой.

Из прихожей вели две двери: та, что справа, — в столовую, слева — в гостиную. Сейчас обе были закрыты. Дверь в столовую открывалась редко: за исключением тех случаев, когда у нас бывали гости, мы всегда ели на кухне. А дверь в гостиную бывала закрыта, только когда мы зажигали камин.

В глубине прихожей, по левой стороне, находилась лестница, а вправо уходил длинный узкий коридор. Лестница вела на второй этаж, коридор — на кухню, что располагалась в задней части дома. И лестница, и коридор сейчас были погружены в темноту.

Я приоткрыл дверь в гостиную. Сара сидела в кресле возле камина с книгой в руках. Когда я вошел, она подняла взгляд — высокая, стройная женщина с темно-русыми, до плеч, волосами и большими карими глазами. Губы ее были слегка подкрашены красной помадой, волосы зачесаны назад и схвачены заколкой. Так она выглядела моложе и казалась более ранимой, чем была на самом деле. Одета она была в халат — белый махровый балахон с вышитыми голубой ниткой ее инициалами; фалды халата скрадывали ее необъятный живот — создавалось впечатление, что она просто держит на коленях подушку. Рядом на столике стояла наполовину опорожненная миска с овсянкой.

Сара проследила за направлением моего взгляда.

— Я проголодалась, — сказала она. — И к тому же не знала, когда ты вернешься.

Я подошел поцеловать ее в лоб, но не успел наклониться, как она ойкнула, схватила мою руку и прижала к своему животу. Потом мечтательно улыбнулась мне.

— Чувствуешь? — спросила она.

Я кивнул. Ребенок брыкался. Так же ритмично, как бьется сердце: два резких удара сопровождались одним мягким. Я терпеть не мог, когда она заставляла меня это делать. Мне было неприятно думать о том, что в ней живет какое-то существо, которое высасывает из нее соки, как паразит. Я убрал руку и выдавил из себя улыбку.

— Ужинать будешь? — спросила она. — Я могла бы приготовить омлет. — Сара жестом указала в дальний угол комнаты, откуда дверь вела на кухню.

Я покачал головой.

— Спасибо, мне не хочется.

Усевшись в кресло по другую сторону камина, я стал прикидывать, как правильнее начать разговор про найденные миллионы, и, пока я мучился, мне вдруг пришло в голову, что Сара вообще может не одобрить моего поступка и, чего доброго, заставит вернуть рюкзак. Эта идея позволила мне сделать одно неприятное открытие: я впервые осознал, насколько мне хочется заполучить эти деньги. При Джекобе и Лу я выступал с угрозами сдать деньги в полицию, и это позволяло мне питать иллюзии, будто я не очень-то и заинтересован в их судьбе: мол, деньги я сохраню, но с условием, что непременно будут выполнены мои требования. Теперь, оказавшись в ситуации, когда и меня могли заставить отказаться от них, я понял, насколько надуманны были на самом деле мои требования. Я хотел этих денег — сомневаться в этом не приходилось — и готов был на все, чтобы их заполучить.