Скотт Смит - Простой план

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Перед тем как мистер Макмартин отвез деньги в указанное похитителями место, мы их заполучили на два часа. Пометить их мы не могли — опасались, что бандиты определят, что банкноты меченые, и убьют девушку; и тогда мы привлекли к работе два десятка наших агентов, которые переписали столько номеров серий, сколько можно было успеть сделать за это время. — Он улыбнулся, явно ожидая моей реакции. — Мы переписали около пяти тысяч штук, примерно каждую десятую банкноту, — добавил он.

Я тупо уставился на агента, онемев от потрясения. Мне даже трудно было заставить себя сосредоточиться на том, что он сказал, ухватить его мысль.

— Мы обязательно отследим их, — продолжал он. — Остается лишь дождаться, пока всплывут эти номера. Когда повсюду расплачиваешься стодолларовыми банкнотами, это неизменно обращает на себя внимание.

— Меченые деньги, — медленно произнес я. И хмуро уставился себе под ноги, стараясь не выказывать своего отношения к обрушившейся на меня новости и казаться спокойным, невозмутимым, равнодушным. Я полностью сконцентрировал внимание на своих сапогах, заставляя себя угадать, какого же они цвета, употребив на это всю мощь своего разума, отчетливо сознавая, что если займусь сейчас осмыслением сказанного Фремонтом, то просто не выдержу.

— Совершенно верно, — подтвердил он. — Именно так это и называется: «меченые деньги».

«Коричневые , — думал я, продолжая разглядывать свои сапоги, — цвета овсянки» . И, уже напрягая воображение, решил, что все-таки янтарные . Но мысль о деньгах все равно не давала покоя, просачиваясь, как вода сквозь трещины в камне, пробивая толщу моих бессмысленных рассуждений о цвете сапог. Итак, деньги оказались мечеными.

Фремонт протянул мне руку. Я заставил себя ответить ему таким же твердым рукопожатием, затем повторил этот ритуал прощания с Ренкинсом.

— То, что мы вам сообщили о серийных номерах, — сказал Ренкинс, — разумеется, должно остаться между нами. Иначе нам не удастся отловить тех, кто причастен к делу.

Фремонт, поддакивая коллеге, кивнул.

— Так что если вы станете откровенничать с прессой…

— Да, — перебил я, — понимаю.

— Если вы нам понадобитесь, мы сможем вас здесь разыскать? — спросил Ренкинс.

— Да, конечно. — Я махнул рукой в сторону магазина «Рэйклиз». — Я работаю вон там.

Агенты взглянули на магазин.

— Возможно, нам и не придется вас беспокоить, — произнес Ренкинс. — Все, кажется, уже предельно ясно.

— Да, — слабым голосом отозвался я. А в голове вертелось: «Сепия. Терракота. Кирпичный» .

— Еще раз простите, что пришлось впутывать вас в это дело. Но такая трагедия… — И Ренкинс дружески сжал мое плечо, после чего оба они повернулись и, один за другим проследовав вверх по лестнице, скрылись за массивными дверями ратуши.

Ноги мои сами двинулись к обочине, спустились на проезжую часть улицы и пересекли ее. Моя машина стояла чуть поодаль — ноги вывели меня к ней и остановились у дверцы. Словно по волшебству, рука, выбравшись из кармана, сама открыла дверцу, и мое тело, перегнувшись в поясе, нырнуло на сиденье.

И только оказавшись в безопасной тиши собственного автомобиля, за плотно закрытой дверью, я позволил себе в полной мере осмыслить сказанное Фремонтом, впитать его слова, прочувствовать скрытую в них угрозу.

Деньги теряли свою ценность.

Моей первой реакцией, которая уже дала о себе знать во время разговора с Фремонтом и Ренкинсом возле ратуши, было глубокое отчаяние. Окровавленные тела Педерсона и Ненси, Сонни и Джекоба все разом вдруг ринулись на меня — четыре человеческие жизни, которые я оборвал собственными руками с одной лишь целью завладеть мешком денег — денег, которые на самом деле были лишь пачками цветной бумаги.

Сразу же вслед за отчаянием, как внезапный дождь из облака, нахлынула усталость. Это проявилась реакция моего тела на перегрузки последнего времени; кости мои словно размякли, и организм готов был к капитуляции. Я развалился на сиденье, голова упала на грудь. Почти три месяца я прожил в величайшем напряжении, словно узлом стягивавшим мои внутренности, и вот только что этот узел ослабили — вернее, разрубили одним ударом. Что ж, по крайней мере, пришло некоторое облегчение — теперь действительно все было кончено. Я мог прийти домой и сжечь деньги — единственную оставшуюся и самую убийственную улику, последнюю ниточку, связывавшую меня с серией злодейских убийств.